И вся холодея и замирая от страха, она по-прежнему зоркими, внимательными глазами вглядывается в полутьму. Постепенно затихают вокруг нее вечерние звуки… Прекращается шепот сонных девушек… Воцаряется обычная ночная тишина… Вот только вздохнул во сне кто-то… да тихо вскрикнул в противоположном конце спальни, и все снова затихло в тот же миг.

Снова тишина…

— Неужели же и сегодня?.. Как вчера, как третьего дня, как и в субботу опять… Неужели опять? — с тоской и страхом думает Дуня.

И жуткое раскаяние охватывает все ее существо.

Зачем хоронилась она ото всех?.. Зачем не поведала Дорушке? — твердит ей ее внутренний голос…

Но замирая от ужаса, с холодными капельками пота на лбу, Дуняша уже не слушает его…

Тихо, чуть слышно скрипнула дверь, смежная с умывальной, и через порог спальни перешагнула «она».

Дуня снова, как и в те три предыдущие ночи, увидела невысокую, довольно плотную фигуру женщины, с головы до ног одетую во что-то черное, длинное, покрывающее ее с головой.

С похолодевшими от ужаса конечностями, во все глаза Дуня глядит на незнакомку, как будто завороженная ею, не смея оторвать взгляда от ее черной фигуры…

Черты лица женщины расплываются в полутьме; только темные точки зрачков горят среди общего бледного тона.

Затаив дыхание, глядит без устали Дуня…

Как и в те три предыдущие ночи, черная фигура метнулась привычным ей уже путем, мимо ряда кроватей, мимо Дуни и остановилась у крайней, совершенно тонувшей во мраке постели… Дуня знает, что там, на этой постели, спит Соня Кузьменко.

Черная фигура мелькнула еще раз и опустилась, словно присела за постелью Сони. Только конец ее черной одежды предательски торчит теперь из-за спинки кровати, и Дуне кажется, что бледные руки незнакомки поднялись над Соней и легли ей на плечи, на горло, на грудь…

«Она задушит ее!» — вихрем промелькнуло в голове девочки, и вне себя Дуня рванулась с постели.

Последней полусознательной Дуниной мыслью было броситься будить Антонину Николаевну, помещение которой находилось по другую сторону умывальной комнаты. Едва владея собою, девочка бросилась к двери.

— Ты зачем? — раздался в тот же миг чей-то властный топот за ее плечами, и две сильные руки схватили ее плечи.

— Молчи! Молчи, ради господа! Храни бог, если еще кого-нибудь разбудишь! — и бледное лицо рыжей Варварушки очутилось перед лицом Дуни.

— Нянюшка, что же это? — могла только произнести дрожащими губами девочка.

— Ах, Дунюшка, Христа ради, молчи! — убедительно и моляще зашептал снова над ней Варварушкин голос, исполненный трепета, — не мешай ты, ради господа, свершиться тому, что он, милостивец небесный наш батюшка, соизволил повелеть!

— Да что же это? Кто она, эта «черная»? — волнуясь и трепеща, в свою очередь вопрошала Дуня.

— Девонька, успокойся, милая! Не пугайся. Монашка это… Из нашего города монашка, мать Хиония… Сестрицей мне родной приходится она. Пострижена в обители уже с десяток лет… Не раз… Сонюшке я о ней еще, как вы все в стрижках были, рассказывала, ну и возгорелась к ней Сонюшка и к ее житью святому. Сызмальства потянуло в монастырь нашу Кузьменко… А как подросла, все пуще и пуще стала туды рваться… Меня Христом богом умолять зачала: «Отпиши твоей сестре, Варварушка, чтоб за мной приезжала.