Дара открыл дверь. При виде приближающегося к нему официанта он занервничал, в горле запершило. Он стоял, стиснув в руках мокрый картуз.

— Что угодно… сэр?

От Дары не укрылась заминка перед обращением «сэр», но он любезно улыбнулся.

— Я бы хотел выпить чаю и перекусить хлебом со сливочным маслом. — Он был голоден, но позволить себе ужин из двух блюд не мог.

Официант, маленький пухлый человечек, сцепил руки в перчатках.

— Боюсь, чай мы не подаем.

Дара ждал, когда тот добавит слово «сэр», но так и не дождался.

— Тогда просто хлеб.

Официант смерил его взглядом. Его тонкие губы вытянулись в снисходительной улыбке.

— В церкви Священного сердца, что находится в полумиле отсюда, есть бесплатная столовая для таких людей, как вы.

У Дары гулко стучало сердце. Некоторые посетители смотрели на него. Он поймал взгляд красивой черноволосой девушки с непристойно открытыми плечами и грудью. Она сидела между двумя мужчинами глуповатого вида. Те едва дышали, потому что их шеи сдавливали жесткие воротнички; прилизанные назад волосы у обоих блестели, как деготь. Дара повернулся, собираясь покинуть ресторан.

В этот момент намокший под дождем коричневый бумажный сверток, что он держал в руках, разорвался, и его содержимое посыпалось на пол. Дара нагнулся, собирая свои пожитки — оловянную кружку, четки, зеленую фуфайку, что связала для него его любимая сестра Кейтлин, старые кальсоны, латанные матерью, — и услышал смех черноволосой девушки. Бледный как полотно, Дара схватил в охапку свои вещи и выскочил из ресторана.

Он шел не останавливаясь, пока не достиг большой католической церкви, стоявшей в конце улицы. Там была привычная ему атмосфера — алтарь, распятие, изображения святых, — и это его немного успокоило. Он не пошел сразу искать бесплатную столовую, а преклонил колени и стал молиться. Он молился за мать и за братьев. За сестер и за старого деда, жившего в деревне. А еще молился за то, чтобы больше никогда не оказаться в столь глупом и смешном положении.

Даре Канавану пришлось убедиться в том, что Лондон — двуликий город. С одной стороны — чарующий, волшебный: величественные здания, красивые театры и кинотеатры, универмаги с нарядными витринами; с другой — мрачный: ночлежки, бесплатные столовые, длиннющие очереди на бирже труда. Шли недели, а Даре так и не удавалось устроиться на работу. Его одежда совсем истрепалась, не было денег на то, чтобы сходить в баню. Вскоре швейцары перестали пускать его в большие магазины, где он мог погреться, прогуливаясь между прилавками. Он стоял на улице, на холодном мартовском ветру, обнимая себя в тщетной попытке согреться. Смотрел в окна на уют и роскошь, кончиками пальцев прижимаясь к холодному стеклу. Ничего другого ему не оставалось. Он был изгоем. Никогда прежде он не испытывал такого чувства одиночества и отверженности.

Через месяц он впал в отчаяние. Он понимал, что с каждым днем тают его шансы найти работу. Он становился все менее презентабельным внешне, собственное отражение в витринах магазинов вызывало у него отвращение. Лондон он покинул в тот день, когда они ограбили табачную лавку. Сам он в краже не участвовал, просто стоял на улице, «на стреме», пока два парня, с которыми он познакомился в ночлежке, обчищали полки. Но этот неопрятный маленький магазинчик напомнил ему лавку Пэдди Мигана на родине, и его охватило тягостное гнетущее чувство стыда: всего несколько месяцев в Англии, и вот до чего он докатился.

С двумя фунтами в кармане — вознаграждение за его «труды» — Дара вышел на Большую северную дорогу и стал ловить машину. Наконец удача улыбнулась ему: водитель фургона сказал, что он мог бы устроить его поработать несколько дней на ферме.