В день похорон Дары было облачно, неугомонный ветер знаменовал смену времен года: лето кончалось, наступала осень. На короткой церемонии на церковном кладбище в Саутэме присутствовали не более полдесятка человек. Кейтлин я, конечно, знала. Пожилая женщина, стоявшая рядом с ней, видимо, была дочерью кухарки Джосси. Кто эти двое мужчин в деловых костюмах, что стоят чуть поодаль, под тисами, — может быть, полицейские? Бросив взгляд вокруг, его я нигде не увидела.

Когда на гроб посыпалась земля, я незаметно покинула кладбище и пошла по тропинке, тянувшейся от церкви к дамбе. Сучья деревьев с желтеющей листвой смыкались над головой, будто свод туннеля. Выйдя в открытое поле, я вспомнила свои ощущения, когда шла здесь с Чарльзом: я была отрезана от деревни, отделена от окружающего мира во времени и пространстве.

Поле уже вспахали. С востока надвигались тяжелые набухшие тучи. Прямо через борозды я зашагала к старому дому управляющего поместьем. На моих туфлях оседала черная пыль. Щеколда была сломана, калитка хлопала на ветру. По дорожке я дошла до входной двери. В тех местах, где штукатурка осыпалась со стен, в траве виднелись маленькие холмики цемента и каменной крошки. Тусклые окна не отражали свет, вздувшаяся краска на рамах настолько поблекла от непогоды, что я затруднялась определить ее первоначальный цвет.

Я постучала в дверь. Костяшки моих пальцев выбили из дерева глухой звук. С минуту я постояла, слушая шум ветра в листве ив. Глянув на дамбу, увидела, что то место на склоне береговой насыпи, где была обнаружена могила Дары Канавана, уже поросло травой. Я снова постучала и, нагнувшись к отверстию почтового ящика, крикнула Кита де Пейвли. Послышались шаркающие шаги, звяканье дверной цепочки.

— Да?

Полагаю, в лице убийцы мы ожидаем увидеть некое зло или отражение чувства вины. Но я в неширокой щели приоткрытой на несколько дюймов двери увидела лишь дряхлого и очень больного человека. Свистящее дыхание Кита де Пейвли, которое мне описывала Тильда, было больно слушать.

— Меня зовут Ребекка Беннетт, — громко представилась я. Сработало стереотипное мышление: если человек старый, значит, непременно глухой. — Я пишу биографию Тильды Франклин, и мне бы хотелось, с вашего позволения, побеседовать с вами.

— Тильды? — переспросил он. Светлые глаза с пожелтевшими белками сердито смотрели на меня.

Я сделала глубокий вдох.

— Я приехала в Саутэм на похороны мистера Канавана, и мне бы хотелось поговорить с вами о нем.

С минуту Кит де Пейвли стоял неподвижно, не произнося ни слова. Наконец открыл дверь и сказал:

— В таком случае проходите в дом.

Я приняла его приглашение. От смрада, ударившего мне в нос, мой бедный чувствительный желудок начал сокращаться. Затхлость, плесень, сырость, вонь нестираной одежды. Вслед за Китом я шла по серо-бурому коридору с отслаивающимися обоями и древней выцветшей темперой. У обшивочных панелей громоздились горы книг с разводами от мокрых пятен. В одном углу стояли сломанные зонты и грязные потрескавшиеся галоши. Это был один из тех домов, где целый месяц может гнить тело скончавшегося старого пенсионера, пока какой-нибудь прохожий не унюхает запах смерти, и тогда все испытывают коллективный стыд. И этот дом, и его владелец находились в процессе разложения.

Он привел меня в комнату в глубине дома. Опять стопки книг, кипы пожелтевших газет и журналов. На подносе бутылка молока, нарезанный батон белого хлеба, банка «Мармайта». Очевидно, перед моим приходом он пил чай.

— Присаживайтесь, мисс Беннетт.

Я села, хотя предпочла бы постоять.