Мало кто уходил живым из каторжного лагеря. Путь был один - на тот свет. Большинство узников не выдерживало страшных мук и побоев.

Поняв это, я твердо решил - надо сражаться. Но как? Писал просьбы о помиловании, о пересмотре дела. Молчание, отказ! Тогда возникла мысль о побеге. Я долго лелеял ее. Мне удалось за несколько паек хлеба купить волосяную пилу - мечту беглецов. Я спрятал ее в ботинке.

И вот приблизился тот день. Никогда не забуду его...

Я всегда шел в паре со старым Миасом. Миас - метис, сухощавый, высокий, с бронзовым лицом, всегда молчаливый, нелюдимый. В тот день он что-то заметил.

И когда я слишком долго смотрел на вершины гор, Миас буркнул сквозь зубы:

- Напрасно надеешься, Генрих. Отсюда не уйдешь!

Во мне вспыхнуло недоброе чувство. Откуда он знает?

- Почему ты решил?

- Вижу. Не слепой... Оглядываешься, словно загнанный волк.

Я вытер пот со лба, передохнул, взглянул на старика. Кто его знает, может быть, он и добрый человек. Глаза глядят из-под седых нависших бровей приветливо, морщинистое лицо осветилось дружеской, ласковой улыбкой. Но доверять нельзя. Вокруг много продажных душ. Промолвишь слово - оно сразу же откликнется у старшего надзирателя. Надо придержать язык.

- Боишься? - печально спросил Миас. - Напрасно. Я за двадцать лет никого не продал.

- Ты здесь... двадцать лет? - поразился я. - Как же ты?..

- Как вытерпел? - Миас иронически пожал плечами. - Вот так. Осужден навечно. И ты тоже...

- Что я?

- Вытерпишь. Привыкнешь.

- Никогда! - горячо воскликнул я.

- Тише! - испуганно прошептал Миас. - Услышат. Пути отсюда нет!

Я угрюмо огляделся. Да, он говорит правду. По дороге в карьер нас вел такой конвой, что мышь не уйдет. Здесь карабинеры стоят вокруг за пятнадцать - двадцать метров один от другого. Один шаг за обозначенную флажками линию - и меткая пуля догонит безумца. Много вариантов перебрал я в уме, но все пришлось отбросить. Оставался один-единственный, самый безумный и самый верный...

- Номер триста двадцать пятый! - послышался громкий возглас начальника охраны. - Почему не работаешь?

Я согнулся, остервенело долбя ломом камень.

Миас ехидно хихикнул.

- Вот так, парень, день за днем... - прошептал он, складывая камни в штабеля. - На тебя будут беспрерывно кричать, словно на животное, называть номером. Ты привыкнешь, внутренний бунт постепенно угаснет. Ты захочешь сохранить себя, свое здоровье. А потом... Потом будешь считать, что все это в порядке вещей.

- Ложь! - прохрипел я. - Все равно убегу!

- Как?

- Не знаю. Как угодно!

- Поймают, - уверил Миас. - Наша полиция имеет такую агентуру, что беглецу некуда податься. Разве за границу.

- Пусть поймают. А я снова убегу!

Миас покачал головой, тяжело вздохнул.

- После побега здесь не оставляют. Видишь гору? Там, за нею, есть специальная каторжная тюрьма. Наша в сравнении с той - курорт. Вот туда ты попадешь! Тюрьма Маро-Маро.

- Разве оттуда нет путей?

- Оттуда, парень, разве что дух уйдет. Ни днем, ни ночью не выйдешь на воздух. Вонючая камера, пойло, фунт черного хлеба. И так до смерти. Теперь понял?

Да, я все понял. Шутки здесь плохи. Любой шаг грозит смертью. Оставалась тоненькая, почти невидимая ниточка надежды. Надежда на провидение!

Второй путь - ждать. Авось выживу. Пройдет десять лет. Я выйду на свободу. Люси дождется - я знаю. И снова мы заживем радостно, дружно...

Но дожидаться в этом аду? Среди бесконечного унижения? Среди побоев? Под лучами палящего солнца, под дыханием зимних стуж? Напрасные мечты. Несколько лет никчемного прозябания, а потом смерть!

Я решил - пусть лучше сразу смерть!

- Если решил уйти, - прошептал Миас, - выбирай ночь, когда туча с моря. Гроза смоет след, собаки не найдут.