— Назовем их… — Полицейский обошел вопрос молчанием и еще раз взглянул на крытую повозку с керосином. На повозке виднелась надпись: «Осветительные товары Саломона Бэйера». — Назовем их Альфред Саломон и Катарина Бэйер.

— Во имя Отца, Сына и Святого Духа нарекаю тебя… — изрек Лазариус, положил папку на перила, вписал фамилии в соответствующие рубрики и перекрестил листки.

— Никому… особенно Моку, — в задумчивости повторил Мюльхаус, пожимая медику руку. — В моей профессии также не существует различия между людьми и животными. Только без фамилий трудно вести учет.

Бреслау, среда, 2 октября 1919 года, девять утра

Ассистент уголовной полиции Эберхард Мок нетвердой походкой вышел из табачной лавки Афферта, расположенной в темной подворотне на северной стороне площади Нового рынка. Неяркое октябрьское солнце ослепило его. Мутные глаза под опухшими веками отозвались невыносимой резью. Покачнувшись, Мок оперся о ручку входной двери Ринг-театра и нацепил на нос очки с ярко-желтыми стеклами. Все вокруг заполнилось светлым мерцанием — спасибо цейсовской оптике. Только промежуток между стеклами очков и белками глаз, покрытых красными прожилками, немедленно заволокло дымом от сигареты. У Мока даже дыхание перехватило. Он невольно прикрыл глаза пальцами и зашипел от боли — веки превратились в клубки нервных окончаний, под влажной кожей перекатывались твердые комочки. Придерживаясь за стену, он почти вслепую зашагал дальше и свернул на Шмедебрюкке. Рука Мока скользила по застекленным витринам магазина мужской одежды Проскауэра, блеск золотых часов в окне лавки Кюнеля иголками колол ему глаза, всем телом прочувствовал он неровности стен здания, занимаемого «Немецким акционерным обществом по торговле морской рыбой». Наконец, перейдя через Надлерштрассе, Мок ткнулся в застекленные двери кафе Хайманна и ввалился в помещение, в это время дня еще пустое и тихое.

В большом зале крутился паренек в белом накрахмаленном фартуке. Выстраивая пирамиды из столов и стульев, он ловко орудовал влажной тряпкой, собирая пыль и табачный пепел со столов и скатертей. Споткнувшись, Мок полетел прямо на шаткую мебельную башню. Уборщик в испуге взмахнул тряпкой и проехал ею по лицу раннего гостя. Очки с ярко-желтыми стеклами закачались на цепочке, Мок окончательно потерял равновесие, а столы и стулья — точки опоры. Уборщик с ужасом глядел, как хорошо сложенный брюнет валится на торчащие ножки и изогнутые спинки стульев, как они ломаются с жалобным треском и как накрахмаленные салфетки съезжают со столов на упавшего. Пыль заплясала в лучах утреннего октябрьского солнца. Прямо на голову Моку опрокинулась солонка, и соль с легким шелестом заскользила по его щекам. Эберхард инстинктивно закрыл глаза и почувствовал нарастающее жжение. Боль не позволит уснуть, обрадовался Мок, боль подействует лучше, чем шесть чашек крепчайшего кофе, которые он уже успел выпить с шести утра.

В крови у него — вопреки догадке уборщика — не было и капли алкоголя.

Мок не спал четверо суток.

Мок делал все, только бы не заснуть.

Бреслау, среда, 2 октября 1919 года, четверть десятого утра

Хотя кафе Хайманна еще не открылось, в нем уже сидели двое мужчин и пили черный кофе. Один из них курил сигарету за сигаретой, второй сжимал в зубах костяную трубку, выпуская струйки дыма откуда-то из глубин своей бороды. Уборщик делал все, чтобы брюнет (как оказалось, полицейский) забыл о недавнем происшествии: убрал с глаз долой поломанные стулья, подал кофе, сахар, за счет заведения принес из близлежащей кондитерской «С. Бруньес» знаменитые сухарики Фридриха, вставлял темноволосому сигареты в мундштук, ловил каждое слово, дабы на лету угадать желания человека, с которым недостойно обошелся.