Когда голоса Безмолвных Братьев должны были вот-вот поглотить все, чем он был, Джем изо всех сил вцепился в нити своей жизни. Прочнее этой среди них не было. Имя его парабатая стало криком, обращенным в бездну, зовом, на который всегда приходил ответ. Даже в Безмолвном Городе, даже в немом вое, утверждавшем, что жизнь Джема – больше ему не принадлежит, что она общая. Это больше не мои мысли это наши мысли. Это больше не моя воля, это наша воля.

Но было нечто, что он не желал делить ни с кем. Мой Уилл. Эти слова значили для Джема не то же самое, что для всех остальных. Это был вызов наступающей тьме. Мой бунт. Навсегда – мой.

Джонатан повозил ботинком по палубе и снизу вверх посмотрел на Джема. Тот понял, что он пытается рассмотреть под капюшоном лицо Брата Захарии. Джем надвинул капюшон, и тени под ним стали плотнее. Несмотря на это, Джонатан робко ему улыбнулся.

Джем не ожидал такой доброты от этого раненого ребенка. И она заставила Брата Захарию подумать, что Джонатан Вейланд, возможно, станет чем-то большим, чем великий воин.

Возможно, когда-нибудь у Джонатана появится парабатай, который поможет ему понять, кем именно он хочет стать.

Эта связь сильнее всякой магии, говорил себе Джем той ночью, сидя с ножом в руке и вырезая буквы на посохе. Эту связь я выбрал сам.

И он не смог – не пожелал – от нее отречься. Он взял имя «Захария», что означало «помнить». Помни его, приказал себе Джем. Помни их. Помни, почему. Помни единственный ответ на единственный вопрос. Не забывай.

Когда он вновь поднял глаза, Джонатан Вейланд уже ушел. Брат Захария пожалел, что не смог поблагодарить его – за то, что мальчик помог ему вспомнить.

Когда они проснулись, было еще темно, а теперь едва-едва рассвело – и было очень холодно. Алек съежился в толстовке с капюшоном под ветром с синей воды, а Макс, капризничавший из-за раннего подъема, требовал внимания матери. Собственно, оба ее брата капризничали, и Изабель не знала, чего ждать.

Она увидела, как по трапу сходит ее отец, а рядом с ним мальчик. Рассвет прочертил над водой тонкую золотую линию. Ветер нахлобучил на речные волны белые капюшончики и играл с золотыми локонами мальчика. Спина у того была прямая и узкая, как рапира. Темная, облегающая одежда выглядела почти как доспехи. А на одежде виднелась кровь. Он и в самом деле был в бою! А мама с папой им с Алеком не позволяли сражаться даже с крошечными демонами!

Изабель обернулась к Алеку, уверенная, что тот разделяет ее возмущение по поводу такой несправедливости, и обнаружила, что тот во все глаза таращится на мальчика, словно с благоговением созерцает наступающее утро.

– Ого! – выдохнул Алек.

– А как же вампир? – возмутилась Изабель.

– Какой вампир? – рассеянно спросил Алек.

Мама шикнула на них.

У Джонатана Вейланда оказались золотые волосы и золотые глаза – и в этих глазах не было глубины. Это была сияющая, отражающая поверхность, показывавшая так мало, словно это были наглухо захлопнувшиеся двери храма. Остановившись перед Алеком с Изабель, он даже не улыбнулся.

«Верните лучше того Безмолвного Брата», – вот что почувствовала Изабель.

Она поглядела на маму, но та со странным выражением лица разглядывала мальчика.

Тот смотрел на нее в ответ.

– Я – Джонатан, – сказал он ей.

– Привет, Джонатан, – сказала мать Изабель. – Я – Мариза. Рада с тобой познакомиться.

Она протянула руку и коснулась его волос. Джонатан вздрогнул, но заставил себя не отшатнуться, и Мариза пригладила растрепанные ветром золотые кудри.

– Думаю, тебя пора подстричь, – сказала мама.