Берон, пока я перекусывала, сообщил, что все бригады имели уже утвержденный состав. Направление работы за каждой из них определялось отдельно и контролировалось господином Фаэсом лично: ни один рейзер не смел покинуть крепость без его разрешения и указания точного места предполагаемой охоты. О причинах уже говорила, повторяться не буду. Добавлю лишь, что старший эрдал внутри своей крепости был кем-то вроде воеводы в древнерусских кремлях, власть его была неоспоримой, полномочия – огромными, а слово – нерушимым. При необходимости он мог и город закрыть, и городскому управляющему физиономию начистить без больших последствий, и даже королю советы давать, если бы его величество вдруг надумал навестить свою провинцию.

Надо сказать, Харон произвел на меня скверное впечатление. И тесно стоящими, как на страже, деревьями. И мрачной тенью, отбрасываемой на землю густыми кронами. И особенно угрюмым молчанием, которым встретила нас лесная чаща. Обычно ведь как бывает: птички поют, кузнечики стрекочут, дятел стучит, выковыривая из-под коры какого-нибудь упрямого червяка… а тут – ничего. Ни крика, ни шелеста, ни звука. Как в мертвое царство попала. Того и гляди – нежить косяками попрет.

И это, заметьте, днем.

Что же тут тогда творится ночью?

Вплотную подъехав к неподвижной стене деревьев, я внимательно осмотрела исчезающую среди густой зелени дорогу и нахмурилась. Странно. Если в Хароне нет живых, а Твари водятся на каждом шагу, то откуда тогда дорога? Причем старая, укатанная, а дальше, за поворотом, и вовсе – выложенная каменными плитами. Может ли это быть та самая дорога, что вела к пробуренным в Серых горах золотым шахтам? Берон утверждал, что их приходилось по две или три на каждый «треугольник», потому что, дескать, когда-то Фарлион считался основным поставщиком природного золота в королевстве. И если так, то и хорошо сохранившие подъездные пути вполне объяснимы.

Но настораживало не это. Потому что за двести-триста лет любая дорога должна была порасти травой, потрескаться, запылиться. Тяжелые плиты могли частично или полностью погрузиться под землю, засыпаться нанесенным ветрами сором, мусором, листьями, сухими ветками. А эта – как новенькая. Над ней даже деревья не сходились полностью, позволяя солнечным лучам свободно достигать земли. Но всего два шага в сторону – и все: сплошная стена, сквозь которую не прорубиться, не прорваться. Такое впечатление, что дорогу хранила какая-то магия, которая и через триста лет по непонятной причине умудрялась сдерживать агрессивный напор Харона и чудом сохраняла свободный проход чуть ли не до самых гор.

Лин аккуратно поставил копыто на первую плиту и настороженно повел носом.

«Мне здесь не нравится, Гайдэ».

«Мне тоже, – я беспокойно покосилась на пустую обочину. – Но глянуть все равно надо, пока Твари спят».

«У меня такое чувство, что они и не спят вовсе, – пробормотал шейри. – По спине так мурашки и бегают. И все время кажется, что за нами наблюдают».

Я снова покосилась на черные стволы, над которыми тяжелыми шапками нависала густая листва, и неожиданно подумала, что там, под ними, не осталось ни одного прямого лучика света. Кроны переплетались так тесно, что невозможно было понять, где заканчивается одна и начинается другая. Широкие листья бесконечное множество раз накладывались, переплетались и перекрывали друг друга, спасая нежить от смертоносного солнца. Так что, вполне возможно, Лин был прав: в этом сумраке некоторые Твари действительно могли вольготно чувствовать себя даже днем.