Эти глаза мне никогда не забыть.

Легкая, почти ленивая улыбка, которой я прежде не замечала на его лице, застыла. Его губы приоткрылись, и бледность просочилась сквозь смуглую кожу. Глаза расширились, и золотые искорки стали звездами. Он узнал меня; я сильно изменилась с тех пор, но все‑таки по его лицу было видно, что он узнал. Он подался вперед, наклоняясь ко мне. Четыре слова вырвались из далекого прошлого и громким эхом отозвались в моей голове.

– Мышь? – выдохнул он.

Глава 3

Мышь.

Никто, кроме него, не называл меня так, и я давно не слышала этого прозвища, уже не надеясь когда‑нибудь услышать его снова.

Как не надеялась снова увидеть его . Но вот он здесь, передо мной, и я не могла отвести от него глаз. В этом парне не осталось ничего от того тринадцатилетнего мальчишки, и все‑таки это был он . Все те же теплые карие глаза с золотыми искорками, та же опаленная солнцем кожа, доставшаяся ему от отца – кажется, наполовину латиноамериканца. Он и сам не знал, откуда родом его мать и ее семья. Один из наших… соцработников полагал, что его мать наполовину латиноамериканка, возможно, из Бразилии, но правду он вряд ли когда‑нибудь узнает.

Я вдруг увидела его  – прежнего, из детства, когда он был моей единственной опорой в мире хаоса. Девятилетний мальчик – выше меня, но все равно еще ребенок, – вставал стеной между мной и мистером Генри, как делал это всегда, а я жалась у него за спиной, вцепившись в рыжеволосую куклу Велвет,  подаренную им же. Я прижимала ее к груди, дрожа всем телом, а он выпячивал грудь вперед, широко расставляя ноги.

– Оставь ее в покое , – рычал он, сжимая кулаки. – Тебе лучше держаться от нее подальше.

Я очнулась от воспоминаний, но их еще осталось так много, ведь столько раз он приходил мне на помощь, пока мог, пока обещание вечно быть вместе не оказалось разрушенным, пока все… не рассыпалось в прах.

Его грудь поднялась в глубоком вздохе, и, когда он заговорил, голос прозвучал грубо и низко.

– Это действительно ты, Мышь?

Я смутно сознавала, что сидящая рядом девушка наблюдает за нами, и ее глаза распахнуты так же широко, как мои. У меня опять не ворочался язык, и это казалось странным, потому что он… он единственный, с кем я могла и не боялась говорить, но то было в другом мире, в другой жизни.

С тех пор прошла вечность.

– Мэллори? – прошептал он, поворачиваясь ко мне всем телом, и мне показалось, что он вот‑вот вскочит со стула. Это было так на него похоже, потому что он не боялся ничего.  Никогда. Теперь он так близко склонился ко мне, что я смогла разглядеть едва заметный шрам над правой бровью, на тон или два светлее, чем его кожа. Я знала, откуда он взялся, и сердце снова сжалось от боли, потому что шрам напоминал о черством печенье и разбитой пепельнице.

Парень, что сидел впереди, развернулся к нам.

– Эй. – Он щелкнул пальцами, когда не получил ответа. – Эй, старик? Алло?

Но он словно и не замечал парня, продолжая вглядываться в меня, как в призрак, вдруг возникший перед ним.

– Как знаешь, – одноклассник, поворачиваясь к девушке, но та тоже не откликнулась. Она следила за нами. Прозвенел запоздалый звонок, и я догадалась, что в класс вошел учитель, потому что разговоры стихли.

– Ты узнаешь меня? – Его голос по‑прежнему звучал не громче шепота.

Он не сводил с меня глаз, и я произнесла всего одно слово, которое оказалось самым легким в моей жизни.

– Да.

Он качнулся на стуле, выпрямляясь, но его плечи напряглись.