Антуан де Сент-Экзюпери

Медленно наступал вечер — прозрачный и тихий вечер Солы. На поверхности мутного, непрозрачного моря, широко разметнувшегося в трехстах метрах под нами, разгорались слепящие блики. Прищурившись, я смотрел на огромный диск Мю, висящий над чуть выпуклым, кипящим горизонтом. Завтра улетаем. Завтра. Я стоял у прозрачной стены диспетчерской и просто смотрел.

У меня за спиной почти беззвучно раскрылась дверь. Я выждал секунду и спросил;

— Ну?

Тяжелые шаги прошаркали к столу, и после паузы смертельно усталый голос сказал:

— Пришлите еще кофе в диспетчерскую…

Я обернулся.

Он уже громоздился в кресле — огромный, ссутулившийся, с обвисшими коричневыми щеками Дрожащая рука его в ожидании висела над столом.

По столу шаркнула искра, и большая, вкусно дымящаяся чашка возникла там, где ее ожидали. Но его рука не шевельнулась, словно он забыл и о кофе, и о ней.

Да, подумал я, он надеялся, что я ошибся. Тогда все было бы просто. Три недели, с первого своего дня пребывания на Соле, когда он узнал от меня, что произошло, он надеялся, что я ошибся. И по мере проверки он загонял эту надежду все глубже, старался подавить, не обращать на нее внимания — не смог…

— Все так, — сказал он.

Я ничего не почувствовал. Надежды уже не было.

— Время вероятной биолизации с учетом фактора мутагенной подкормки… порядка возраста Вселенной, — медленно сказал он.

Я отвернулся. Диск Мю распухал, становился рыжим, тонкие лезвия облаков распороли его натрое, и эти лоскутья, осколки катастрофы, обрывки мира медленно рушились в пылающее море.

Смешно, подумал я. Каких-то два века назад человечество, ютившееся на Земле, было уверено, что оно не одиноко. Стоило создавать надпространственные средства коммуникации, чтобы убедиться в обратном… чтобы понять исключительность, уникальность, быть может, жизни вообще.

— Дельта тэ порядка сорока семи — пятидесяти миллионов лет, — сказал я.

Он покачал головой.

— У меня получилось шестьдесят.

Я пожал плечами.

— Впрочем, это неважно, конечно, уже неважно… да.

— Сроки ликвидации защитного облака ты не считал?

— Н-нет. Я не успел, я только этим… А ты?.

— При равном напряжении ресурсов не меньше пятидесяти лет, — сказал я.

— Это уже бессмысленно.

Мы помолчали. Да, думал я, защиту мы ставили тридцать лет. Большего человечество не в силах было сделать, это максимальное напряжение и максимальный темп, мы смогли это лишь потому, что верили мы успели. Мы успели поставить защиту в срок, за три месяца до встречи Солы с выбросом из Ядра, и двадцать семь миллиардов людей твердо уверены сейчас, что спасли эту планету. И себя. Своих потомков, которые смогут наконец стать не одинокими.

— Странно, — сказал он вдруг. — Как-то пусто… пропал стержень или пружина, что ли… и непонятно, что теперь. Знаешь, ведь, наверное, так будут чувствовать все…

— Наверное, — согласился я. — И это — страшнее всего.

— Ты думаешь?

— Да. После такого краха всегда наступает период равнодушия.

— Все то ты всегда знаешь заранее…

Мы дружили еще с детства. Потому то именно он прилетел сейчас. Это стало неписаной традицией — если инспектор допускал ошибку или оплошность или просто что-то становилось непонятно — на контроль посылали его друга. Посторонний был способен проявить снисходительность, но друг не мог унизить ею.

Прижав кулаки к щекам он медленно мотал головой из стороны в сторону.