— Вот как все это выглядело на самом деле, — отметил Бреннан. — Это вам не спектакль, не кино…

— Очаровательно! — согласился и добряк Джордж. В самом деле: кто бы мог (кроме разве что энтузиастов Французской революции) не почувствовать сердцебиения, прилива любви и жалости к этому веселому, смеющемуся серебристому миру, предающемуся безумствам накануне своей гибели…

Дрогнула земля, вечернее небо совсем потемнело, а потом внезапно сверкнул солнечный диск.

Танцоры исчезли — так же как ассирийские колесницы, разрушенные аккадские города, нежная цивилизация Народа Цветов. Теперь мы увидели в зале совсем иную сцену. Весь пол был заставлен кроватями. Сестры в белых чепцах и бело-серых платьях до полу сновали между ними, разнося эмалированные чашки, белые с голубым краем.

У самого моего окна стоял молодой мужчина с невидящим взглядом. В его темных глазах застыло напряжение смертельного ужаса. Его куртка цвета хаки была расстегнута; на майке были изображены крылья и буквы Р. Ф. К. — «Королевский авиационный корпус».

— Так Ганнет был госпиталем!.. — успела произнести Фиб, пока новый толчок не скрыл от нас эту картину времен войны с кайзером…

Теперь мы увидели некое собрание. Произошла смена декорации: изысканно украшенный зал XVIII века превратился в мрачное помещение со стенами из грубых сосновых панелей. Возникла эстрада, и на ней за столом восседала группа людей, до ругани споривших между собой; из зала за ними напряженно следили мужчины и женщины глуповатого деревенского вида.

— Должно быть, это Великие дебаты о Мировой Федерации, — определил Помфрет. — Тогда по всему миру так спорили. Теперь нам трудно представить, о чем они могли спорить; но если б они не договорились, то весь мир бы погиб в диких междоусобицах между мелкими нациями…

— Мне гораздо интересней, что собрался сделать Камушкей Бессмертный, — проворчал Бреннан. — Зачем он перекидывает нас через время?

Я хотел ответить, но уступил это право Фиб:

— Это же очевидно, дорогой! Он ищет табличку!

— Точнее — его железноногие, — добавил я.

— Ну уж! — возразил Бреннан, но, видимо, понял логику моих слов. — Да, конечно! Если он сумеет раздавить табличку, то у нас не будет возможности загонять его обратно в Склеп, — усмехнулся он. — Вот и причина всех временных парадоксов, вот почему он нас щадит до сих пор, но когда-нибудь это кончится!

— Когда-нибудь кончится, — мрачно повторила Фиб.

— Мы перелетаем снова! — вскричала Лотти, хватая Помфрета за локоть.

Если не считать отсутствия кое-чего, а именно — оборудования для аукциона и рядов позолоченных стульев с позолоченными зрителями, — то зал был в точности тот самый, куда мы вошли с Джорджем Помфретом, чтобы принять участие в торгах. Я не успел подробно все рассмотреть: Бреннан толкнул меня в бок.

— Смотри, кто подъехал! — странно изменившимся голосом проговорил он. Я обернулся.

Только что приземлился старомодный геликоптер; шофер погнал его в гараж, а вышедший из машины хозяин усадьбы пошел к парадной двери. Загорелый, хорошо сложенный, он был точной копией того странно задумчивого человека, что хмурился на нас со старого портрета, но — молодой копией!

— Это — Вэзил Станнард! — первым сказал Помфрет. — Но моложе, чем на том портрете!..

— И табличка у него в дипломате! — встревожился Бреннан. — Сейчас что-то будет!..

Так и есть — сзади Станнарда из кустов вырос железнообутый монстр.