НАДЯ: Не выталкивай меня в открытый космос. Будь я красавицей, я бы сама подошла и, фигурально выражаясь, пригласила на танец – кого? уж придумала бы. А так я должна, фигурально выражаясь, сидеть у стенки, и фиг кто ко мне подойдет, потому что у меня на лице будет крупными буквами написано: аутсайдер. И то же самое мое бардство в этом бардаке. Сплошное аутсайдерство.

Я: Ну кого-нибудь твое сильное поле да притянет.

НАДЯ: Более мелкий объект, по всем законам небесной механики. Слабака депрессивного, ищущего к кому присосаться. И повиснет, ровно мертвый альбатрос на старом мореходе.

Я: Нечем крыть.

17. Диалог

НАДЯ: Георгин, а ты не боишься, что я у тебя тут рожу? потом будет трудно меня выселить. В Америке ни один здравомыслящий человек не внесет из состраданья в свой дом рожающую на улице женщину. Уже ученые. Ее с ребенком закон долго запрещает трогать с места.

ГЕОРГИЙ: Не переживай. Там каждый полицейский умеет принять роды. Лично я вызову такси и перевезу тебя в Нахабино.

НАДЯ: Адрес?

ГЕОРГИЙ: В паспорте. Спрячешь? мента позову.

НАДЯ: Стану кусаться и царапаться. Мент решит, что ребенок от тебя.

ГЕОРГИЙ: Организую защиту. Тесты ДНК. Лучше послушай. В министерстве под моим началом поначалу работала только одна женщина: мать-одиночка Вера Лаврова. У ней была очень длинная фаланга большого пальца. Все ходили просили – Вера, покажи кукиш.

НАДЯ: Теперь по-другому показывают.

ГЕОРГИЙ: Ага. Могу продемонстрировать.

НАДЯ: Ну и что Вера Лаврова?

ГЕОРГИЙ: Не переводи разговор. (Демонстрирует.) Она родила в тридцать шесть. Такое же было безжалостное лето, семьдесят второй год. Шатура горела, на подоконники раствор марганцовки ставили. Лежала она в роддоме на улице Зои и Александра Космодемьянских. В карточке написали – пожилая первородящая. У ней потом был сдвиг по фазе. Ярко выраженная послеродовая депрессия.

НАДЯ: Откуда ты всё знаешь? у тебя что, сын? где он

ГЕОРГИЙ (неохотно): Угадала. В Канаде.

НАДЯ: От Жени?

ГЕОРГИЙ (цедит сквозь зубы): Глупость сморозила. Женя меня вряд ли помнит. И вообще фигуру портить не станет. (Воодушевляется.) Как сложена! отпад.

НАДЯ: Да, я не подумавши брякнула. Она тут была.

ГЕОРГИЙ: Учуял. У меня на ее ауру датчики. И твои все фокусы-крокусы легко разгадываю. Терплю, покуда терпится. Ну, ты про Веру Лаврову слушаешь или нет? Когда ее годовалый сын болел воспаленьем легких – лежал под кислородным колпаком – она у меня в кабинете седой головой весь день по столу каталась. Первый раз в жизни опоздала на работу, забрали пропуск. Я ходил в отдел кадров вызволять. Полчаса рассусоливал во всех подробностях, пока вернули. Сын ее выжил и вырос. Но ты на этот путь не становись. Слишком трудно. Как-нибудь без тебя человечество не вымрет. Не подпадай под власть инстинкта. Это всё хорошо, когда есть на кого облокотиться. Я не в счет. Я бы тебе что-нибудь завещал, да боюсь – сын станет возникать. Разве что фиктивный брак.

НАДЯ (хмуро): Не надо. Ничего не надо.

ГЕОРГИЙ: Про Веру Лаврову рассказывать? У ней еще раньше крыша ехала. С пятнадцати лет жила в восьмиметровой комнате со старшей сестрой и ее мужем. В двадцать поседела. Не очень заметно – белокурая.

НАДЯ (слушает и не слушает): Георгин, ты мне свой страшный диагноз скажешь? ну, не говори, если не хочешь. Скажи, за что ты так любишь советскую власть? за свои загранкомандировки или за Верины Лавровы мученья? за перепад между своим положеньем и ихним совковым?

ГЕОРГИЙ: Умная, черт. Попала в точку. Бодливой корове бог рог не дает. Нефига умных рожать.