— Все девчонки в коротеньких шортах, а у одной длинные рыжие волосы, — Клык со смаком живописует Игги происходящее на поле, и тот уже забыл свои страхи и с увлечением просит все новых и новых подробностей.

«Всем прекрасно известна твоя слабость к рыжим», — думаю я, вспоминая, как он целовался со своей рыжей в Вирджинии. По-моему, от этих «счастливых» воспоминаний у меня вместо слюны начинает вырабатываться яд.

— Макс? — Ангел пододвигается ко мне вплотную, и мне вдруг бросаются в глаза ее грязные кудряшки. Надо придумать, как их всех помыть поскорее.

— Что, моя девочка? Проголодалась?

Я уже готова махнуть рукой разносчику запеченных в тесте сосисок.

— Нет, я хотела тебе сказать… Я имею в виду, пара сосисок мне не помешает, и еще две — Тоталу. Я просто хотела тебе сказать, что психовать тебе совершенно нечего… Все в порядке.

— Что в порядке?

— Все. Ничего страшного с нами не случится. До сих пор каких только с нами ужасов ни происходило, а мы вон все целые и невредимые. Мы все уцелеем, что бы ни случилось. Мы предназначены уцелеть. А ты еще и мир спасешь, потому что это — твое предназначение.

Не хватает, чтобы мне еще шестилетняя пигалица напоминала о моем предназначении.

— Мне просто не нравится здесь, на стадионе, — я то ли оправдываюсь, то ли пытаюсь сохранить видимость спокойствия.

— Я знаю. И еще тебе не нравится, что Клык смотрит на тех девчонок. Но это просто такое развлечение. Клык тебя любит, и ты все равно мир спасешь. Понятно?

У меня отвисла челюсть, а мозг зашкалило. Я лихорадочно пытаюсь понять, на какое из ее заявлений реагировать сначала, что Клык меня любит или…

И тут за спиной я слышу чей-то шепот: «Смотри, это те самые дети-птицы. По крайней мере, похожи…»

7

Мы с Ангелом переглянулись. Как может шестилетний ребенок иметь такие всепонимающие глаза?!

Пара секунд — и уже вся стая просекает, что народ вокруг нас перешептывается о крылатых детях и что шепот растет, как цунами, и уже охватил практически весь стадион.

— Мама, смотри, вон там дети-птицы, которых мы в газете на фотографии видели.

— Джейсон! Джейсон! Те ребята, как на фотках в журнале.

— Батюшки-светы! Неужто вправду они!

— Ребекка! Иди сюда, гляди! Да нет, правее! Вон они, вон!

И так далее, и снова, и еще. И теперь уже весь стадион гудит.

Первый раз наши фотографии появились в газетах после скандала в нью-йоркском ресторане. Но это было уже давно. Думаю, на сей раз какой-то фотограф заснял, как мы драпали из Диснейленда. И наши портреты, поди, снова заполонили первые газетные полосы.

Боже сохрани, дать нам в кои веки раз спокойно посмотреть треклятый футбольный матч без каких-либо непрошеных осложнений!

Краем глаза вижу пробирающегося к нам охранника. Но на ирейзера он не похож. Равно, как не выявляет в округе ни одного ирейзера и тщательное трехсотшестидесятиградусное сканирование. Зато народ, похоже, забыл обо всем на свете, кроме нашего существования. Отвесив челюсти, на нас глазеет весь стадион.

— Пора делать ноги? — нервно спрашивает Газ, внимательно обозревая толпу, намечая оптимальные пути отступления к выходам. Молодец — точно следует моим указаниям. Но, с другой стороны, при чем тут мои указания. Все мы этому жизнью обучены.

— Нет, «делать ноги» будет слишком медленно. Скорее, придется «делать крылья».

— Еще даже игра не началась, — жалобно скулит Тотал из-под Иггиного сиденья.