Может быть, на протяжении нескольких месяцев он боялся, что ему придётся вернуться на улицу? Покинуть Берёзку? Ох, Севастьян.

— И после этого я был сосредоточен на победе, чтобы заставить его мной гордиться.

— Ты победил?

— От моего поверженного противника меня оттаскивали втроём.

В четырнадцать лет.

— Пахан позволил тебе продолжать драться?

— Я убедил его, что буду делать это безо всякой причины — или же ради денег и уважения. Ему оставалось только согласиться.

— Ты не учился в школе?

— Я учился у него, — ответил Севастьян само собой разумеющимся тоном. Пунктика по поводу образования у него не было; неудивительно, что Филипп солгал. Было совершенно ясно, что Севастьян был уверен в своих знаниях и способностях. Также было ясно, что Пахан эту уверенность всячески поддерживал.

— Еженедельно он покупал мне книги. По математике, экономической теории, философии, русской литературе. И истории, — продолжал Севастьян. — Он никогда не говорил, что я должен их читать, но наградой являлась возможность обсудить с ним эти книги, обычно, когда он возился с этими проклятыми часами.

Эта несомненная привязанность Севастьяна вновь увлажнила мои глаза.

— Спасибо, что рассказал мне об этом. — Он, наконец, хоть в чём-то приоткрылся! Всякий раз, видя эти проблески его настоящего, я чуть больше в него влюблялась.

Он приподнял брови.

— Думаю, это самая длинная история, какую я когда-либо рассказывал.

Я не могла понять, шутит ли он или говорит серьёзно.

В этот момент облака расступились, открыв луну. Её свет пролился над рекой, подсветив цифры на часах, отчего они засияли.

Полнолуние. Неужели с того дня, как Севастьян увёз меня в Россию, прошёл месяц? Месяц с нашего первого поцелуя?

Интересно, вспомнил ли он об этом? Казалось, всё, что он делал, было подчинено какой-то цели. Может ли он оказаться скрытым романтиком?

Я небрежно заметила:

— Это своего рода наша годовщина.

Он совсем не выглядел удивлённым.

— Да. Так и есть.

— Мы отпразднуем наш первый поцелуй? — Тогда я даже понятия не имела, кем станет для меня этот мужчина.

— Я бы хотел. — Он привлёк меня к себе. — Ты не представляешь, как сильно я хотел отметить тебя своим поцелуем.

— В самолёте ты отметил меня много чем ещё.

Его веки отяжелели, когда он, очевидно, вспомнил о том, чем мы занимались.

— Мне очень повезло той ночью.

— А сейчас?

— Я буду считать себя счастливым, моя неуловимая девочка, когда ты станешь считать себя занятой. У каждого мужчины есть слабость; ты — моя слабость. Я это принимаю. А ты должна принять меня.

Нет, у каждого человека есть слабости.

И Александр Севастьян был моей.

— Ты нужна мне вся целиком, Натали.

Он открылся мне сегодня, и на этом мы уже можем что-то построить. Я улыбнулась ему.

— Я пока ни от чего не отказываюсь, Сибиряк.

— Думаю, это уже хорошо — пока. — Подушечкой большого пальца он провёл по моей щеке. — Хочешь вновь посмотреть на свою картину? Мы можем вернуться.

Вернуться? Когда минутная стрелка вновь сдвинулась, я не чувствовала грусти. На этот раз я чувствовала крошечный проблеск оптимизма.

Может, мы, наконец-то, движемся вперёд.

Глава 39

— Если ты помолвлена — жизнь уже не кажется весёлой? — спросила Джесс пару дней спустя.