Мрачноватый, но величественный лес, застланный ковром елового опада, ничем не отличался от десятков и сотен других лесов, сквозь которые я проезжала, проходила и даже проползала на четвереньках в поисках ягод. В кронах елей тоненько тивкали корольки, по краям едва заметной тропки пышно курчавилась нежно‑салатовая кислица.

Вампир молчал. Я думала. На этот раз – исключительно для себя.

Еще неделю назад я и вообразить не могла, что когда‑нибудь окажусь в Догеве, да еще по делу. До окончания Школы оставался полуторагодовой запас неизгрызенного гранита науки, хотя по некоторым предметам я значительно опережаю не только адептов‑погодков, но и наставников. Даже Учитель, что там греха таить, не всегда может разобраться в наведенных мною абстракциях. Учитель преподает практическую магию со второго курса. Он требователен, сварлив и капризен, как старая дева. Угодить ему чрезвычайно сложно. А я к тому же ненавижу угождать. Одно время я всерьез подумывала – а не бросить ли мне всю эту муру и перевестись на факультет Ворожей или Травников? Но привыкла, втянулась, растеряла половину ершистости и стала обращать на Учителя не больше внимания, чем на ежевичную плеть, которая колется и цепляется за одежду, но тем не менее приносит определенную пользу. "Практическая магия не для девушек", – говаривали адепты мужского пола, завидуя моим способностям. Они оказались правы. Я единственная девушка на всем потоке. Остальные пять или шесть отсеялись после первого семестра. Конечно, девушке больше пристало возиться с больными, принимать роды или заговаривать раны – короче, исцелять либо прятать ошибки под землей. Магистра практической магии ждали урочища с упырями, сварливые драконы, застенчивые василиски и улучшение благоприятной обстановки в целом. Наверное, во мне слишком мало сострадания, чтобы возиться с больными. Упыри же в моем сострадании вроде бы не нуждаются.

Восемь лет назад, когда я робко тронула колотушкой бронзовую бляху на воротах Школы, никто не верил, что из меня получится даже Травница. Я была диковатым десятилетним подростком с оптимальным количеством прыщей вперемешку с веснушками. И уймой талантов, запрятанных так глубоко, что на собеседовании их не выявили. Да особенно и не пытались. Школа предпочитала брать на обучение городских ребят из обеспеченных семей, более‑менее образованных, воспитанных и готовых в случае чего поддержать Школу материально. На собеседовании мне долго пытались втолковать, чем левая рука отличается от правой, которую я должна была положить на лист бумаги и представить, как он обугливается под фалангами пальцев. Что такое "фаланги", я тоже не знала. В общем, Школа стояла и намеревалась стоять дальше без моего участия.

Помнится, я сидела на земле у ворот и наполовину глотала, наполовину размазывала по лицу крупные злые слезы, помимо воли катившиеся из глаз. На мое счастье (или несчастье?), Учитель не числился в составе приемной комиссии, он как раз возвращался из долгосрочной дипломатической командировки, и на его пути сидела я.

– Разве магичке пристало плакать? – сурово вопросил он, нависая надо мною бородатой скалой с посохом.

Я шумно вытерла нос.

– А я не магичка! И могу плакать, где захочу!

– Ишь ты! – удивился Учитель, присаживаясь на краешек каменной кадки с цветами. – А ты знаешь, что, когда маленькие девочки так горько плачут, портится погода? Ой, смотри, накличешь дождь на мою седую голову.

– Не накличу.

– Это еще почему?

– Потому что вы – колдун и над вами не каплет.

Учитель то ли засмеялся, то ли закашлялся в бороду.

– Поэтому ты и захотела стать магичкой, да? И кем же? Травницей или Пифией?

– Нет! Настоящей магичкой! Чтобы жуть как волшебствовать и чтобы все меня боялись!

– Некроманткой, что ли? – усмехнулся Учитель.