И прения начались. Английская детективистка поведала нам о влиянии Борхеса на современный детектив, университетский критик-романист — о влиянии Борхеса на европейскую экспериментальную прозу, аргентинские писатели — о влиянии Борхеса на латиноамериканскую литературу, а возлюбленная Борхеса подробно доложила о собственном творчестве, мельком упомянув, что Борхес дарил ее дружбой. Из прорехи в брезентовом навесе вдруг вылезла матерая крыса — по всей видимости, паломница из мира природы в сферу культуры. Просеменив по распорке под потолком, она остановилась прямо над головами выступающих и пытливо поглядела на них сверху вниз. Публика пришла в восторг; процесс воссоединения, таким образом, завершился в теплой, непринужденной обстановке. «Почему ж все-таки нельзя было обойтись без возлюбленной Борхеса?» — спросил я, продираясь вслед за приятелем-журналистом к банкетным столам. «Потерпи немного, авось сам догадаешься», — ответил он.

Прежде чем я догадался, мне пришлось толкаться в дальнем конце павильона, где накачивались винищем литераторы и администраторы, не менее получаса. Не знаю, каковы были при жизни интимные обычаи Борхеса, — скорей всего, те же, что у большинства. Однако после смерти он сделался истинным сексуальным гигантом. Практически все женщины, с которыми я беседовал в тот вечер под сенью сырого брезента, успели перебывать у него в любовницах. Какие-то из них блистали красотой, какие-то — напротив; какие-то, вроде сударыни, восседавшей на подиуме, были в преклонных летах, а какие-то — настолько юны, что приходилось дивиться, как это слепой, умирающий гений уберегся от грязных сплетен. Одни уверяли, что он был нежен и ласков, другие — что невнимателен и холоден. Одни расписывали его великодушие, другие — мелочность. Одни восторгались его художнической интуицией, другие корили за политическую недальновидность. Каждая ругмя ругала своих товарок; каждая держала в запасе подходящий борхесовский сюжет. За тридцать минут я познакомился по меньшей мере с десятью возлюбленными Борхеса.

Мне снова потребовалась консультация аргентинского приятеля. «Слушай, да как же он сдюжил-то? Так здорово писал и при этом так выкладывался в постели?» «Не забывай, он сочинил всего сорок пять новелл, несколько стихотворений, ни одного романа». «Однако ж еще и преподавал в университете, и заведовал Национальной библиотекой, — заспорил я. — И являлся ключевой фигурой новейшей словесности». «А кроме того, надзирал за куроводством, — сказал приятель. — Эту должность ему сосватал Перон. Умели они унизить человека, ублюдки». «Нет, но все эти женщины никак не могли быть его возлюбленными, — я указал на дам, с которыми только что перезнакомился. — Тем двум небось и тринадцати лет не исполнилось, когда он умер». «Ну, может, они были его возлюбленными в переносном смысле», — нехотя проговорил приятель. «Как это — в переносном?» «Я им свечку не держал, откуда мне знать? — воскликнул приятель. — Он ведь колосс, учти, художник мирового масштаба. Принадлежал всем и каждому. У нас тут возлюбленная Борхеса — почти профессия. Если ты писательница и хочешь иметь успех, ты никуда от этого не денешься».