Кору зачарованно слушает. Её слёзы высохли. Я вдруг обращаю внимание на Ар-Неля — его обычная скептическая полуулыбка, похоже, скрывает настоящее восхищение. Я согласен: Анну восхитителен.

— Я думаю, — продолжает Анну, — это знак. Кору — это знак. Свыше, от самого Творца. Испытание ей: о чём ты будешь думать, о душе брата или о своей душе? Испытание нам: кто мы, честные бойцы или трусы? Всякий должен определиться. Во дворце Льва — измена; наступает тяжёлое время. Каждый должен понять, человек он или древесный червяк. Каждый должен быть готов в бой.

Волки понимающе кивают. Переглядываются.

— А вот рабыня Львёнка Льва? — спрашивает Лорсу чуть увереннее. — Рабыня Эткуру? А?

Эткуру тут же подбирается, будто ждёт нападения, но Анну смеётся.

— Ну — рабыня. Что ж такое?

И волки начинают несмело улыбаться.

— Красавица, — смущённо говорит Лорсу. — Искушение.

— Тебе, что ли? — Анну щёлкает пальцами. — Лорсу, тебя рабыня Прайда искушает? Ты, Лорсу — ты совсем смелый стал. Дома — что бы тебе сказали? Хочешь быть бестелесным волком, так?

Лорсу изрядно-таки смущён, но договаривает под общий смех:

— Без платка, без знаков Прайда. Смотрит в глаза, как гуо. Красивая, как гуо. Что с гуо-то делают?

Эткуру порывается что-то сказать, но Анну останавливает его жестом.

— Вы ещё не поняли, что с ними не так, с северянками? Отчего — красота? Всё просто. Они убили страх. Вот Кору, вот рабыня Львёнка Льва — в них нет страха, вот и красота. Вот и сила. У рабынь войны — откуда красота? Они — храбрые солдаты, метаморфоза — после боя. А не гуо, — Анну мечтательно улыбается. — Мы объявили войну страху. Нам — брать красивейших женщин… если сумеем получить бесстрашных.

Напряжение сходит на нет; волки подталкивают друг друга локтями, посмеиваются. Северные дамы и кавалеры шепчутся, опуская ресницы и улыбаясь. Элсу и Кору уходят к флигелю для гостей Государя, Эткуру провожает их. Ко мне подходят Юу и Ар-Нель.

Юу изображает северного бойца: куртка поверх кафтана надета в один рукав, длинная прядь выбивается из косы, всех украшений — только пара чеканных браслетов на запястьях. Зато милый-дорогой Ча — в своём репертуаре: бус, браслетов, пряжек и брошек на нём килограмма два, расшитые полы кафтана — до щиколоток, вдобавок, он поигрывает шёлковым веером, расписанным хризантемами, на длинной муаровой ленте.

— О, Ник, — говорит Ар-Нель весело, — мир окончательно пробудился от сна, на душе — весенняя радость, и всё тело наполняет предчувствие дальней дороги, не так ли?

— Знаешь, что, сердечный друг, — говорю я, — хоть я и отношусь с благоговением к твоим дипломатическим талантам, всё равно это путешествие кажется мне авантюрой. Рискованной авантюрой.

Ар-Нель победительно смеётся, смахивает с кончиков пальцев воображаемые капли.

— Ах, Ник, меня ведёт Судьба, меня ведёт История, меня ведёт любопытство, неутолимое, как истинная страсть! А Господину Второму Л-Та неймётся потому, что хочется вписать имя в Звёздные Скрижали и доказать, наконец, всему свету, что именно он — Истинный Брат Государыни!

Юу фыркает.

— Вы не можете сказать ни единого слова, не воткнув в него иглу, Глубокоуважаемый Господин Ча! Иглы растут у вас прямо во рту или появляются откуда-нибудь изнутри?!

— Из глубины моей бездонной души, — заявляет Ча самодовольно.