– А рот твой сколько прошел? – спросил Кац, подняв голову от лапши.

Она пригвоздила его к месту очень суровым взглядом:

– Столько же, сколько и я, конечно. – И она посмотрела на меня так, словно спрашивала: «Твой друг совсем странный или что с ним?» И снова прочистила уши: – Я начала от Гуч-Гэп.

– Как и мы. Это 13,6 км.

Она потрясла головой, как будто отгоняя муху.

– Двадцать два.

– Нет, это правда всего 13,6 км.

– Извини, конечно, но я только что их прошла. Думаю, что я знаю, о чем говорю. – И потом безо всякого перехода: – Боже, это что, Тимберленды? Огромная глупость. Сколько ты за них заплатил?..

Так оно и продолжалось. В итоге я пошел помыть миски и повесить на дерево еду. А когда вернулся, она готовила себе ужин, но все равно разговаривала с Кацем.

– Знаешь, в чем твоя проблема? – говорила она. – Пардон, конечно, но ты слишком жирный.

Кац посмотрел на нее в тихом изумлении:

– Прости, что?

– Ты слишком жирный. Надо было худеть перед походом. Ну там, в зал ходить, а то знаешь, сердечко-то и пошаливать может.

– Пошаливать?

– Ну, знаешь, оно типа останавливается, а ты типа умираешь.

– Ты про инфаркт?

– Ага.

Надо сказать, что сама Мэри Эллен тоже худышкой не была, и в тот момент совершенно зря обернулась, чтобы достать что-то из рюкзака, обнажив часть тела, на которой вы могли бы, к примеру, проецировать картинки для военной базы. Это была увлекательная проверка Каца на терпеливость. Он ничего не сказал, но пошел пописать и, проходя мимо меня, уголком рта произнес явное ругательство из трех слогов, голосом, похожим на гудок товарняка в ночи.

На следующий день, как всегда, мы проснулись замерзшими и стали делать наши обычные дела, но теперь каждое наше движение проверяли и оценивали. Пока мы ели изюм и пили кофе с туалетной бумагой, Мэри Эллен наслаждалась переменой блюд. У нее была овсянка, пирожные, сухофрукты с орехами и 12 маленьких квадратиков шоколада, которые она разложила на бревне. Как беженцы-сироты мы смотрели на то, как она набивает свой живот едой и одновременно объясняет наш рацион диетой, а также недостатком опыта и мужественности.

И вот теперь, уже втроем, мы отправились в лес. Иногда Мэри Эллен шла со мной, иногда – с Кацем, но всегда с кем-то из нас. Несмотря на все ее разговоры, было очевидно, что она была очень неопытной – не умела, например, читать карту, – и вообще, было непонятно, как она собиралась одна выжить в дикой природе. Я не мог не чувствовать к ней жалости. Кроме того, я даже начал находить от ее общества своеобразное удовольствие. Она использовала очень странный порядок слов и словосочетания. Могла, например, сказать: «Там вот поток реки». Или, например: «Сейчас около десяти дня часов». Как-то раз, рассказывая о зимах в центральной Флориде, она сообщила: «Морозы у нас обычно один или два раза за зиму, но в эту зиму у нас морозило пару раз». Кац, в свою очередь, был в ужасе от ее компании и содрогался от ее безустанных попыток ускорить его шаг.

Наконец погода стала к нам подобрее. И хотя это было больше похоже на осень, чем на весну, но главное, что вокруг неожиданно как-то мягко потеплело. К десяти утра температура поднялась до плюс пятнадцати. Впервые со времени Амикалолы я снял куртку и внезапно понял, что мне абсолютно некуда ее класть. Я привязал куртку к рюкзаку и пошел дальше.

Мы прошли еще 6,5 км вверх, перевалив через Кровавую гору, высотой в 1135 м, то есть самую высокую и сложную вершину на пути по Джорджии, а потом начали крутой и удивительный трехкилометровый спуск к Нилс-Гэп, к месту под названием Уаласи-Йи Инн, где можно было (вот оно – счастье!) купить сандвичи и мороженое.