Эти беседы отнимают уйму времени, но они неизбежны, как утренний чай.

Борис считает, что если бы Софья Наумовна говорила по-английски, итальянски или, на худой конец, по-немецки, это было бы даже полезно. Практика. А так — бездарная трата времени.

Машина соседка по манерам могла бы потянуть на потомственную аристократку, но языками, увы, не владела.

Еще момент: переехав на Тверскую, кроме бесед с Софьей Наумовной, Маша лишится еще и вечернего прослушивания пьяных дебошей в комнате напротив. Что тоже является не последней приметой исчезающих коммуналок. Несмотря на предстоящие лишения, Маша была неприлично счастлива, думая о грядущих переменах.

Хотя и подкатила к арке своего родного двора со слезами, готовыми пролиться. Кряхтя, втащила две внушительные сумки к себе на третий этаж. Лифт не работал. Шофер оказался не джентльменом и укатил, едва девушка успела расплатиться.

Она нарочно не спешила открывать своим ключом. Позвонила три раза — Софье Наумовне. В подъезде ее охватил сентиментальный порыв. Желание, чтобы дверь открыл кто-нибудь.

Заохал, заахал, запричитал. Чтобы ей удивились и обрадовались. Кроме соседей, ахать в этот день было некому.

Позвонив, она живо представила, как интеллигентное лицо Софьи Наумовны, обрамленное седым «каре», вытянется удивленно, старушка всплеснет сухонькими руками, и все тело затрепещет в непритворном радостном ожидании. «Машенька, деточка, это вы! А я уж не чаяла вас дождаться!»

Маша звонила, но ей не спешили открывать.

Позвонила четыре раза — в комнату Наташи Дедюш. Дело в том, что, кроме Софьи Наумовны, Маше мог обрадоваться еще один человек — Алька. В Машиной сумке, которая порядком оттянула руки, лежали новенькие английские фломастеры, несколько блокнотов с видами Лондона на обложке, красивая точилка и смешной мягкий тигренок. Подарки предназначались соседке — восьмилетней дочери Наташи Дедюш, Альке.

На четыре звонка, конечно же, никто не отозвался. Тогда-то и вползло в Машин день это пресловутое «в-третьих».

Она открыла дверь своим ключом и, разочарованная, злющая на всех, втащила сумки в свою комнату.

Вес еще не веря в свое одиночество, окликнула:

— Эй, Профессор!

Молчание. Она заглянула в ванную, где на стене обычно висели Алькины рисунки. Их там не было. Инстинктивно Маша выглянула в окно кухни. Глупо. Во дворе ее быть не могло — дождь. Маша осознала, что сейчас ей до чертиков необходим кто-то рядом. Лучше всего ее маленькая соседка. Вот кто умеет поднять настроение.

«Привет, Профессор! Растешь?» — «С трудом». — «А меня Борис не встретил в аэропорту. Как думаешь, мне обидеться?» — «Не стоит. Бизнес прежде всего. А девушки — потом». — «Ты думаешь? Ну что ж, на первый раз прощаю».

Так бы они перекинулись парой фраз. Потом Маша достала бы подарки. Алька умеет радоваться мелочам, как никто другой. Ее глаза заблестят, в них сверкнет неподдельный восторг, и весь день от нее будет как от печки пыхать детским натуральным счастьем. Садись и грейся.

Маша набрала номер телефона Бориса.

— Оставьте ваше сообщение на автоответчике. Маша положила трубку и задумалась. До вечера еще далеко, надо чем-то заняться. Заглушить нарастающее беспокойство. Приготовить себе что-нибудь пожевать. Посидеть в ванне.

Распланировав время, Маша несколько воспряла духом.

Почему-то вспомнила, как однажды Борис сказал: ты станешь настоящим переводчиком, когда научишься думать по-английски. Иногда Маша добросовестно пыталась думать по-английски.

К примеру, про свой «ленч». Забавно. Как ни старается — ей не думается о маленькой чашечке кофе или яичнице с беконом.

Сегодня у Маши перед глазами вставала высокая синяя чашка со свежезаваренным чаем да большой кусок столичного батона с «Докторской» колбасой.