— Надо было учиться работать на компьютере, — ввернул Келп.

— Так вот, работу в типографии я получил, но только не печатника. Я грузчик, и когда в типографию привозят разные сорта бумаги, я езжу по территории на электрокаре-погрузчике, развожу бумагу, куда положено, разные сорта для разных работ. Но, поскольку я перевоспитался, а это не та профессия, которой меня обучили, со всеми этими ездками взад-вперед на электрокаре, нет у меня ощущения, что я что-то делаю. Ни планирования, ни подготовки, ни осторожности. Я чувствую себя не в своей тарелке, жизнь моя лишилась стержня, и, в результате, я сплю отвратительно. А потом, не выспавшись, сажусь на электрокар и частенько едва не врезаюсь в стену.

Дортмундер, Энди Келп и Куэрк посидели в молчании, удобно устроившись на стульях со спинками из металлической сетки, в центре Нью-Йорка.

Дортмундер понятия не имел, чего, собственно, нужно Куэрку. Знал он лишь одно: утром ему позвонил Келп и сказал, что есть человек, с которым им, возможно, стоит переговорить, а сослался этот человек на Гарри Мэтлока. Что ж, в прошлом Дортмундер работал с Гарри Мэтлоком и с его напарником Ральфом Демровски, но при последней встрече с Ральфом, случилось это во время короткой поездки в Лас-Вегас, Гарри не присутствовал. Да и потом, какой прок от ссылки на пусть и хорошего знакомца по прошествии долгого времени? Вот почему вклад Дортмундера в разговор, до того и в обозримом будущем, состоял чуть ли не исключительно из «угу».

— И наконец, — прервал Куэрк нескончаемое плюхание, — я понял, что больше так не могу. Я подражаю моему кузену, иду по прямой и узкой тропе, вот что я делаю. Раз в месяц езжу в город, который называется Гудзон, вижусь с женщиной-полицейским, которая надзирает за условно досрочно освобожденными округа. И мне нечего скрывать. Как в таких обстоятельствах я могу говорить с должностным лицом, надзирающим за мной? Она бросает на меня подозрительные взгляды, и я знаю, почему. Кроме правды, мне нечего ей сказать.

— Да, тяжелое дело, — поддакнул Келп.

— Более чем. — Куэрк покачал головой. — Все это время я мог сорвать куш, прямо в типографии. Куш этот, можно сказать, валялся у меня под ногами, болтался перед глазами, а я не хотел его видеть, не хотел о нем знать, вел себя так, словно я слепой, глухой и тупой.

Вот тут Дортмундер сдержаться не смог.

— В типографии?

— Да, конечно, я понимаю, — кивнул Куэрк. — Если выяснится, что действовал кто-то из своих, я — первый кандидат на возвращение в камеру. Но все будет обставлено по-другому. — Теперь голос Куэрка зазвучал очень уж серьезно. — Единственный способ реализовать мой план — сделать так, чтобы в типографии ни о чем не догадались. Если они сообразят, что к чему, мы ничего не заработаем.

— Так ты говоришь об ограблении, — подал голос Дортмундер.

— Тихом ограблении, — уточнил Куэрк. — Без заложников, без взрывов, без перестрелок. Вошли, вышли, и никто не знает, что произошло. Поверьте мне, мы сможем заработать на этом только в том случае, если о пропаже никто не узнает.

— Угу, — прокомментировал Дортмундер.

— Тебе надо бы попробовать пастилки от кашля, — посоветовал Куэрк. — Дело в том, что это классная работа, а меня уже тошнит от бессонницы, так что, возможно, я на какое-то время махну рукой на перевоспитание.