Работает хорошо, но пьет. Сменил много мест. Отовсюду выгоняют за пьянство. Порой жил на улице, спал на тротуарах, на скамейках, хотя и не был бездомен. Наконец лишился всего. Его приютил нынешний хозяин. Живет теперь в конторе. Услужлив. Честен. Все можно доверить. Если ему помогли, готов на любые услуги. И все честно. Но лишь появляются деньги, уходит и где-то пьет. Магазинной, подъездной, дворовой компании нет — пьет один. Однажды хозяин, в общем-то добрый человек, возопил: “Больше не могу, уволь меня, друг, от себя”. Однако уговорили хозяина и на этот раз оставить этого милого российско-еврейского ярыжку. Теперь он пьет где-нибудь и хозяину на глаза не попадается. А когда его зовут к хозяину, сообщает всем: “Иду к еврею, еврей вызвал”. Что у него, у еврея, в голове рождается от этого слова, от этого определения? Что-то явно не связанное с самим собой. Нечто отдельное…

Сегодня гуляли по городу ночью. Спокойно-стабильный европейский город, жизнь вполне современная: ночные тусовки, открытые магазины и супермаркеты. И все же чувствуется провинциальность. Одно только малое количество людей в стране увеличивает провинциальный дух. Ну, например, газеты не могут развернуться в полной мере, даже газеты хорошего качества. Малый тираж — малая прибыль. Мало денег — меньший размах.

А может, это говорит во мне российская привычка к удушающему гигантизму?…

II

Хожу по улицам, слушаю быструю ивритскую речь, вспоминаю тихую Санину или Машину манеру говорить — почти неслышное журчание неизвестных мне слов и звуков совсем чужого языка — и не устаю удивляться.

Неужели этот язык меньше чем за сто лет из мертвого, религиозного, чисто служебного стал таким же полноценным, как и все прочие — веками видоизменявшиеся, эволюционировавшие вместе с ростом цивилизации, взаимопроникновением народов, появлением новых религий, жизненных установок и технологий? Неужели язык, питавшийся только неизменным ритуалом, отлученный от быта и жизни, не выходивший за рамки молитв и религиозных книг, принципиально не менявшийся (не имевший права меняться!) все две тысячи лет, сумел сегодня оказаться столь же полнокровным, игручим и двусмысленным, столь же полным синонимов и иносказаний, как и те, что вечно менялись и постоянно впускали в себя инородных пришельцев — и слова, и звуки, и смысл?!

Или это опять мое самодовольство? — ведь это все же и мой язык. Исторически мой — как Израиль моя историческая родина. Выходит, самодовольства моего хватает и на сегодняшнюю, “географическую”, мою родину, и на историческую…

Но ох уж, эта “географическая” моя родина! Боюсь, что с развитием событий места “чужим” в России просто не останется. Тогда наш путь — только на родину историческую. И еще боюсь, что тень евреев — антисемитизм — грозит накрыть не только Россию и не только наш континент. Как в известной сказке, тень преобразится в самостоятельное тело. Евреев не будет, но тень их останется. Тень овеществится и падет совсем на иных “чужих”, найдет себе нужных “чужих”. И бояться надо будет эту “тень” всем — не только евреям.

Гонитель других народов всегда приносит несчастье своему. Какой уж раз я думаю об этом. У Козьмы Пруткова сказано: “Человек, взгляни на яйца муравья — они больше породившей их твари, такая картина послужит тебе изрядным уроком”. Не скажу, что антисемитизм мощнее, чем то наследие еврейства, которое стало достоянием всего человечества. Но дальше — хуже, и разрушительность юдофобства в последствиях своих обещает быть много ужаснее всего совершающегося сейчас, как бы ужасно это “сейчас” порою ни было.