Я вспомнил бородатую шутку. Поздно вечером на улице к хорошо одетому гражданину подходит щуплый паренек и говорит жалобно: "Дяденька, купи кирпич за десять рублей!" А когда гражданин начинает возмущаться, из-за угла появляется громила с дубинкой: "Купи кирпич, не обижай ребенка!"

И теперь, хотя мальчишки уже не было, за углом осталась тень громилы. Вот почему никто из родителей проигравших не претендовал на то, чтобы даже после смерти Зазы им вернули проигрыш. Вот почему Харлампий Матуа не хотел, чтобы в милиции узнали, сколько проиграл на самом деле его сын. Матерый делец, он справедливо предполагал, что никто не поверит в его разговоры о чести и обычаях предков, когда речь пойдет о двадцати семи тысячах. Матуа боялся, что умные люди зададутся вопросом, чем можно было так прижать скромного рабочего ремонтного завода, чтобы заставить расстаться с такой суммой. И оказался прав: задумались...

А Каличава и второй раз хотел поймать змею чужими руками. Он объявил, что собирается мстить, а сам стал потихоньку распространять слухи, будто убийца - Русик Матуа. И если бы не Епифанов, Гольба и Кантария...

- Сейчас поедете его арестовывать? - деловито поинтересовался я.

Но Епифанов решительно ответил:

- Нет. Арестовывать рано. Котэ прав: Каличава старая лиса, вывернется. Мы пока можем предъявить ему обвинение лишь в мошенничестве и вымогательстве. А он нам нужен как убийца. И причем с поличным.

Домашняя заготовка

Наша машина стояла в засаде возле здания Министерства внутренних дел. Было около двух часов дня, город терзала нестерпимая духота. Мы открыли все четыре дверцы, но это мало облегчило наше положение. Я с тоской думал о том, что всего в каких-нибудь восьмистах метрах отсюда море, пляж... Епифанов на переднем сиденье томно обмахивался газетой. Гольба, кажется, дремал, опустив голову на руль. Кантария со страдальческим выражением периодически одной рукой стирал пот с лица. Другой рукой он осторожно, словно хрустальную вазу, придерживал на коленях рацию. Рация сдавленно попискивала и потрескивала. Ей тоже была невмоготу эта жара.

Это была не простая засада, а радиозасада. Термин мой собственный. Уже больше часа мы не вылезали из раскаленной машины, потому что не знали еще, куда придется ехать. Но что ехать придется - знали точно.

И тут рация на коленях у Нестора откашлялась и сказала далеким хриплым голосом:

- Шестой, шестой, я девятый. Второй вышел из дома, стоит сейчас на автобусной остановке. В руках - желтый полиэтиленовый пакет.

И почти сразу за этим послышался другой голос, поближе и почетче:

- Шестой, шестой, я восьмой. К дому первого подъехало такси. Первый вышел с чемоданчиком в руках. По сторонам не смотрит. Садится в такси. Следуем за ними.

Четыре дверцы хлопнули одновременно. Епифанов откинул газету. Гольба запустил двигатель. Кантария прижал рацию к уху. Я забыл про море. И мы поехали.

Вчера утром у Абуладзе снова было совещание.

- К тому, кто лягается, подходи спереди, к тому, кто бодается, подходи сзади, - сказал начальник уголовного розыска. - Грош нам цена, если не перехитрим Каличаву. Давайте все вместе думать, как он будет себя вести.

Больше всего это напоминало обсуждение отложенной шахматной партии. "Если мы так, то он может так... так... и так... Но скорее всего, вот так. А тогда мы сюда, он сюда, мы - шах и мат!" Как всякая домашняя заготовка, она выглядела безупречно. При условии, что противник не окажется умнее и хитрее, чем ему полагалось по расчетам.

А полагалось вот что. Самой существенной уликой против Каличавы могло бы стать оружие, из которого совершено убийство. Конечно, хитрый преступник должен был бы его уничтожить. Но те, кто сейчас вступал с Каличавой в единоборство, исходили из того, что Каличава не только хитрый, но, во-первых, еще и жадный, а во-вторых, и это главное, самоуверенный. Что благодаря этой своей самоуверенности, благодаря наглой уверенности в том, что он в состоянии перехитрить всех на свете, бандит может не выбросить пистолет, а лишь спрятать его до поры до времени.