Заканчиваю, друг мой, пора на примерку к мадам Мод на улицу Лувра, она шьет мне прелестный костюм, фасон совершенно… Но ты все увидишь сам, когда вернешься. Напиши мне как можно скорее. Шлю тебе тысячу надушенных гелиотропом поцелуев.

Небо наливалось свинцом. Бородач вернул письмо в бумажник и собирался засунуть его в карман умирающего, но почувствовал рядом с собой какое-то движение. Он зажег свечу и посветил над головой. Ничего. Видимо, это пролетела летучая мышь, вампир, сосущий у спящих кровь из пальцев. Вздрогнув от отвращения, бородач схватил бутылку и швырнул наугад в темноту. Зазвенело разбившееся стекло. Умирающий закашлялся, его дыхание участилось, он поднял глаза на высокий силуэт у своего изголовья, попытался привстать, но не сумел. Кровь хлынула у него изо рта, и он рухнул навзничь. Все было кончено. Бородатый мужчина машинально перекрестился, пробормотал: «Покойся с миром, аминь» и закрыл покойнику глаза.

Теперь следовало незамедлительно привести в действие свой план. Дождаться рассвета, привести в порядок тело усопшего, по возможности скрыв след от ранения, и сообщить властям, чтобы кто-нибудь засвидетельствовал смерть. Похороны нужно организовать как можно быстрее. Он выбрал деревню Лас-Хунтас, потому что здесь не было ни священника, ни плотника, и тело зароют в землю в простом саване, так что через несколько месяцев от него останутся одни кости.

Мужчина прилег, не разуваясь. Он ужасно устал, но уснуть не мог и напряженно размышлял о том, что ему предстояло сделать. Когда все закончится, мул за пять-шесть дней довезет его до порта Буэнавентуры, где он поднимется на борт парохода английской морской компании и поплывет в Панаму. Там он сядет в поезд и доберется до Барранкиллы. Фрегат «Лафайетт» покинет колумбийские воды через двадцать четыре часа и в середине декабря бросит якорь в Сен-Назере.

Он достал из кармана покойника мятую сигару и закурил. Летучая мышь с тревогой следила за красным огоньком, мелькавшим перед лицом человека.

Глава первая

Четыре месяца спустя

— Он был такой добрый, мягкий человек, я так его любила! Боже, он был…

Женщина под вуалью монотонно повторяла эту фразу, бессильно привалясь к дверце фиакра. Другая, сидевшая напротив, незаметно крестилась. Скрежет рессор и грохот колес по булыжной мостовой заглушали голос дамы в трауре. Ее причитания звучали, словно детская считалка.

Экипаж остановился на улице Рондо, перед одним из входов на кладбище Пер-Лашез. Возница слез с козел, чтобы договориться со сторожем, сунул ему деньги, вернулся и щелкнул кнутом.

Опередив похоронную процессию, фиакр въехал на круговую аллею кладбища. Дождь сверкающим куполом накрывал огромный некрополь. По обеим сторонам аллеи стояли часовни и мавзолеи, украшенные пухлыми ангелочками и безутешными нимфами. Дорожки, поросшие редкой весенней травой, петляли среди могил. Клены, туи, буки и липы возвышались над надгробиями.

Фиакр свернул и едва не сбил высокого седовласого старика, любовавшегося роскошными формами бронзовой плакальщицы. Лошадь встала на дыбы, кучер выругался, а старик завопил, грозя ему кулаком: «Будь ты проклят, Груши, я убью тебя!», после чего удалился нетвердой походкой.

Кучер прищелкнул языком, успокаивая лошадь, доехал до южного бокового прохода и остановился у склепа хирурга Жака-Рене Тенона.

На землю спрыгнула молодая женщина в простом черном шерстяном платье, узком приталенном жакете с наброшенной на плечи шалью и ситцевом чепце, из-под которого выбивались пряди белокурых волос.