Я снова сел на свое место. Господи, как я себя ненавидел! Я чувствовал, что слезы жгут мне глаза, и закрыл голову руками, чтобы не было видно, как мне паршиво и одиноко. Вдруг меня тронули за плечо, и голос Раппи, из которого вдруг ушла вся прежняя грубость и резкость, произнес:

– Ладно тебе, парень. Не обращай на меня внимания. Вот встретишься с родными, и тебе сразу станет легче.

Я покачал головой, жалея, что он изменил тон, – лучше уж продолжал бы издеваться.

– Нет у меня родных, – сказал я.

– Неужели никого? Ну и дела, чтоб я сдох. Это погано. Но друзья-то есть?

– Нет, – сказал я. – Только вот этот парень из Пензанса. Понимаешь, я уехал из Англии, когда мне было четыре года. Единственное, что я помню об Англии, – это тот момент, когда мы стояли на палубе парохода, увозившего нас в Канаду. Отец показал мне береговую линию. Она была похожа на серое размазанное пятно на горизонте. Только это, и еще когда от нас ушла моя мать – вот и все мои детские воспоминания. Мы жили в Корнуолле, место это называется Редрут. Там я и родился.

– Но если ты жил в Канаде с четырех лет, почему, черт возьми, ты не пошел в канадскую армию?

– В Канаде я долго не задержался. Когда умер отец, двинул в Австралию, на золотые прииски. Мне тогда было двадцать лет, я был шахтером, как и отец. Вскоре после начала войны меня отправили в Англию. Но Франция пала, в войну вступила Италия, и нас задержали в Порт-Саиде, там я и попал в части Уэйвела. Так я впервые оказался в Англии, с тех пор как уехал оттуда в возрасте четырех лет.

Черт бы него побрал, и зачем я все это ему рассказываю? Почему он перестал надо мной насмехаться? Это было легче переносить. Я начал ругаться скверными словами. Это был бессмысленный набор слов, я перестал себя жалеть, и слезы высохли.

– Тебе надо было вернуться в Канаду, приятель, – сказал он. – Там никто не стал бы задавать тебе вопросы.

– Я не мог попасть на пароход, – объяснил я ему и протянул руку за бутылкой, чтобы налить себе еще.

– Не нужно тебе больше пить, – посоветовал он мне. – Ты скоро сойдешь на берег, и тебе нужно сохранить трезвую голову.

Но я не послушался, налил полный стакан и выпил залпом.

Послышались шаги, кто-то спускался но трапу. Дверь отворилась.

– Эй, Прайс! Шкипер тебя зовет! – крикнул невысокий коренастый малый по прозвищу Шорти [Коротышка(англ)].

– Иду, – отозвался я.

Он пошел назад по трапу, и его сапоги снова протопали по железной палубе по направлению к рулевой рубке. Незакрытая дверь качалась взад-вперед в такт движению судна. Я еще немного выпил и встал на ноги. Свободные от вахты матросы качались в своих гамаках. Стальные стены, грязные и облезлые, опускались и поднимались, опускались и поднимались. У меня над головой качалась ничем не защищенная лампочка, вызывая головокружение. Итальянец за мной наблюдал. Его глаза, словно прикованные к моему поясу, сверкали, как горящие угли. Я подтянул брюки, и мои пальцы впились в тело, когда я после нескольких неудачных попыток нащупал наконец пояс с деньгами у себя на животе.

– Что ты на меня уставился? – рявкнул я.

– Та-ак, ничего, signore, – ответил он, и его глаза снова помягчали и обрели отсутствующее выражение.

– Врешь, – сказал я.

Он пожал плечами, развел руки и слегка улыбнулся – олицетворение оскорбленной невинности и покорности.

Я сделал шаг по направлению к нему:

– Так вот почему ты со мной пьешь! Хотел меня напоить и ограбить?

Он шарахнулся от меня, съежившись от страха, отразившегося в его карих глазах.