|
Торопливо простилась с мадам Хаймович и побрела домой по Пушкинской, покрытой узорными тенями платанов, которые смыкались кронами над мостовой, глазея на великолепные здания, подобных которым я никогда и нигде не видела, только здесь такие есть! Какой прекрасной была Одесса! Какой аромат долетал из всех садов! В жизни не видела более красивого города. Я готова была согласиться с людьми, которые говорили: «Одесса – это Париж, только очень маленький!» Как вспомнишь ужасный Угрюмск… И даже Нижний Новгород уже казался менее привлекательным. Что с того, что там была Волга! Зато в Одессе было море! И вообще… здесь царила атмосфера какой-то бесшабашной свободы, постоянного праздника, почти хмельного веселья. Ни во что плохое не верилось. Хотелось уйти в Александровский сад, где вовсю цвели акации и все вокруг было усыпано их белыми лепестками, облокотиться на парапет, смотреть на синие волны Черного моря и белые пароходы на рейде, вдыхать соленый волнующий запах, слушать гудки, доносящиеся из порта…
Я как будто все время ждала чего-то, но совсем не этой мировой революции, о которой грезила Вирка. А она от меня не отстала.
Фонтана, стало быть, на Фонтане не было, зато был дачный поселок. Конечно, к концу мая все дачи были уже сданы более предприимчивым людям, однако у отцова сослуживца случайно освободились полдома. Мы с мамой могли уехать на все лето, отец приезжал бы по воскресеньям, благо туда ходил трамвай по Французскому бульвару взамен прежней неудобной конки. Отец считал, что этот счастливый случай упустить нельзя. Мама колебалась, поглядывая на меня, но я тоже колебалась: море и в Одессе есть, от Пушкинской до набережной всего ничего, а там, на этом Большом Фонтане, не будет, конечно, ни синематографов, ни концертов под открытым небом в Александровском саду, ни богатейшей городской библиотеки, где открылись передо мной настоящие сокровища. Конечно, я готова была поехать ради мамы. Но, честно, мне туда совершенно не хотелось. Может быть, попозже… Но решать надо было немедленно, потому что дача могла не просто уйти – улететь! Однако когда пришла Вирка, разговор скомкался. Конечно, мама пригласила ее за стол. Вирка лениво ковыряла котлеты, исподтишка поглядывая на меня. Она вообще ела очень мало – даже роскошная стряпня мадам Хаймович оставляла ее равнодушной. Мать Вирки, помню, называла ее «четверть курицы» и приводила в пример меня с моим хорошим аппетитом и довольно кругленькой фигурой: «Посмотри на Надю, она хотя бы полкурицы!» То есть даже моей полноты, которая меня злила и раздражала (в детстве меня все кому не лень дразнили «пышкой»), было для мадам Хаймович недостаточно. – Мадам Иванова, – сказала Вирка, когда мы поели и помогли маме убрать посуду на кухню, – можно мне с Надей словечком перекинуться, шоб без лишних ушей? Мама покраснела, я возмутилась: что за наглость?! – У нас в доме нет никаких лишних ушей! – выкрикнула я. – Извиняйте, – смутилась Вирка, – это туточки, у нас в Одессе, значит – с глазу на глаз. Откуда мне знать, шо вы не знаете? – С глазу на глаз – можно, – усмехнулась мама, которой не хотелось, чтобы я из-за нее поссорилась с единственной подругой, которую завела здесь, и вышла из кухни. – Надя, айда со мной! – заговорщически прошептала Вирка. – Тута такие дела… Глаза у нее так и горели. – Какие? – спросила я угрюмо: все еще обижалась на «лишние уши». – Охота мне шляпку заказать, – сообщила Вирка. – Нужно, шоб кто-то понимающий посмотрел и одобрил. Я вытаращила глаза. Вирка с ее вечно разлохмаченной роскошной черной гривой – и новая шляпка?! Это в моем сознании как-то не вязалось. |
