Мэнди прекратила попытки проделать дырку в пищеводе мужа и сдула со лба челку.

— Я уже давала ему время. Два, мать их, чертовых года!

Ясненько, мы вернулись к ругательствам.

— Я знаю, солнце, и все-таки…

— С меня хватит, — рявкнул Гусман и встал из-за стола.

Я тоже встала.

— Проверьте алиби вашей сестры и выписки по ее кредитной карте. Она чем-то накачала вашу жену, а потом ударила наградой за «Мисс Кентукки». Кстати, — я глянула на Мэнди, — поздравляю.

— Спасибо, — просияла та от широченной, очень южной улыбки, в комплект к которой прилагались горящие глаза и шикарные зубы. — Но это было давным-давно. — Отпустив горло мужа, она пригладила волосы.

— Зато достижение на всю жизнь.

Когда Гусман побледнел опять, я, ей-богу, думала, что он грохнется в обморок. Так же подумал и Нгуен, потому что подскочил и усадил Гусмана обратно за стол.

— Я ту награду не видел с тех пор, как…

— Как пропала ваша жена?

Заново проигрывая в голове все детали расследования, агент уставился прямо перед собой. Я знала, что он вспоминает все события того дня, и готова была поставить последний доллар на то, что каждая секунда навсегда въелась ему в память. Можно ли было сделать что-то еще? Где он облажался? Похитили ее, или она уехала из города по собственной воле?

Каждый из тысячи вопросов отражался болью на лице Гусмана. На том самом лице, которое было слишком молодым для такого количества морщин.

Он снова встал, вышел из комнаты, но через секунду снова вернулся.

— Зачем? Зачем Син так поступать?

Отличный вопрос. Все это время Мэнди наблюдала за мужем полными любви глазами.

— Он не виноват. Правда. Он замечательный следователь. Никто и не думал подозревать Син. И никто, даже я, не знал, на что она способна.

— Вы знаете, почему она это сделала?

— Она нас видела, — улыбнулась Мэнди. — Видела, как мы друг к другу относимся, как друг с другом разговариваем, и решила, что я ее брату не подхожу. Он был квотербеком, звездой футбольной команды, старостой в выпускном классе. Ему суждено было вершить великие дела. А меня Син возненавидела. Считала, что я его не люблю. — Мэнди коснулась щеки мужа и помолчала, ожидая моего ответа. — Она ошибалась. Мы всегда так разговаривали, но ни у кого из нас и в мыслях не было унижать или оскорблять друг друга. Так мы по-своему выражали свою любовь.

Я решила передать этот ответ Гусману своими словами:

— Ваша сестра так поступила, потому что она чокнутая дура.

Мэнди усмехнулась.

— Она не понимала ваших отношений, — продолжала я перефразировать услышанное, — не понимала, почему вы так разговариваете друг с другом.

— В смысле?

— Ну, вы постоянно друг друга подзуживали и подкалывали. Для вас это было игрой, своего рода выражением привязанности. Ваша сестра этого не поняла.

— Мы всегда так живем. То есть жили. Я любил Мэнди больше всего на свете.

— Даже больше футбола? — спросила жена Гусмана, и я с трудом поборола печальную улыбку.

— Она… Ее больше нет?

До сих пор я не осознавала, что все это время он лелеял надежду.

— Мне очень жаль, агент Гусман.

— Ожерелье! — воскликнула Мэнди, внезапно о чем-то вспомнив.

Я выслушала ее объяснения и передала Гусману:

— Вы подарили жене ожерелье в тот день, когда уезжали на конференцию.