– В этом доме ничего не сохранишь! Дети прикарманят любую тряпку, чтобы зимой, когда холодно, напялить на себя. А нижнюю юбку, если она вообще и была – по-моему, в ту пору они вышли из моды, – разорвали бы на бинты. Эти шалопаи вечно то нос расквасят, то порежутся.

– Значит, у вас не осталось ни одной вещицы, по которой можно было бы опознать эту даму?

– Насколько я знаю, доктор наводил о ней справки, – ответила миссис Бэрроуфилд. – Наверняка чтобы стребовать с ее родни гонорар. Он сказал мне, что никто не заявлял о без вести пропавшей женщине, и в приют за ребенком так никто и не пришел.

– А почему девочку назвали Тарой? – спросил мистер Фалкирк.

– Вот об этом-то я как раз и хотела вам рассказать, – ответила миссис Бэрроуфилд. – Вы спросили, не осталось ли какой-нибудь вещицы, по которой можно было бы опознать эту женщину. Так вот, у нее даже сумочки при себе не было. А если и была, то ее наверняка украли, когда бедняжку сбила карета.

И, выдержав эффектную паузу, миссис Бэрроуфилд продолжала:

– А вот чего у нее не было точно, так это обручального кольца! Может, она специально шла к нам в приют, чтобы родить ребенка, да и оставить его здесь.

– Но вы так и не ответили на мой вопрос, почему вы назвали девочку Тарой?

– Сейчас, сейчас вы все узнаете, – заторопилась миссис Бэрроуфилд. – У погибшей на шее висел медальон! Можете считать меня чересчур сентиментальной, но я его сохранила, хотя, будь у меня хоть капля здравого смысла, я бы его продала. И пара шиллингов сгодится, когда не на что купить поесть.

– Можно мне взглянуть на этот медальон? – попросил мистер Фалкирк.

Если миссис Бэрроуфилд и раздражала его своей болтливостью и манерой перескакивать с одной темы на другую, он и вида не подал.

Бесстрастно взирал он на хозяйку приюта, когда она поднялась и, пошатываясь, направилась к буфету, из которого совсем недавно доставала бутылку портвейна.

Это было старенькое, небрежно сколоченное сооружение с двумя ящиками.

Выдвинув один из них, миссис Бэрроуфилд принялась вытаскивать оттуда всякую всячину: старые счета, мятую ленту, щербатые расчески, лоскутки материи, какие-то грошовые безделушки, которые хранила неизвестно зачем.

Сунув руку в дальний угол ящика, миссис Бэрроуфилд вытащила наконец маленькую коробочку и, победно зажав ее в руке, вернулась обратно.

– Вот здесь я храню свои сокровища, – ухмыльнувшись, пояснила она. – Как вы можете догадаться, их у меня немного, и, если бы я оставила их на видном месте, эти дьяволята тут же бы все растащили.

Она уселась в кресло и, положив коробочку на свои пухлые колени, открыла.

Там оказались несколько голубых бусинок, оставшихся от порванного ожерелья, брошка без замочка, дешевые браслетики, из тех, что можно приобрести за несколько пенсов на любой ярмарке, и кусочек засохшей омелы – похоже, миссис Бэрроуфилд хранила его еще со времен своей далекой юности, хотя сейчас казалось невероятным, что эта особа когда-то была молода и даже способна испытывать нежные чувства.

– А, вот он! – Порывшись под бусинками, миссис Бэрроуфилд выудила маленький медальон на цепочке. – Вот что висело у нее на шее, – протянула она свою добычу мистеру Фалкирку.

Тот внимательно рассмотрел вещицу: золотая, хотя золото и не самой высокой пробы, а потому не очень дорогое.

На крышке выгравировано имя «Тара». Открыв медальон, мистер Фалкирк обнаружил внутри темно-каштановую прядь волос.

– Я женщина честная! – заявила тем временем миссис Бэрроуфилд. – Как я вам уже говорила, мистер Фалкирк, другая бы на моем месте продала медальон, а я всегда думала, вдруг придет день, когда он кому-нибудь пригодится, вот и сохранила.