— Скучаешь у окна, дорогая? Ломаешь руки, ожидая, когда же к тебе на выручку прибудет благородный рыцарь?

Холли расхохоталась.

Улыбку ее тюремщика на мгновение сменило беспокойство. Холли обрадовалась первой, пусть и маленькой победе.

Она с сожалением взглянула на Монфора.

— Простите меня за необузданное веселье, сэр, но, пробыв целое лето замужем за этим неотесанным валлийским дикарем, я нахожу ваши романтические взгляды безнадежно наивными. Смею заверить вас, что Гавенмор так же рад избавиться от меня, как и я от него. Он не потратит ни пенни из моего приданого на то, чтобы выкупить меня у вас.

— Ха, но я не требовал никакого выкупа. Я просто испросил… аудиенции.

Тонкие губы де Легге превратили это невинное слово в отвратительное ругательство.

— Боюсь, тут вы тоже будете разочарованы, — заставила себя произнести как можно небрежнее Холли. — Мой муж так же прижимист в отношении времени, как и в отношении денег — особенно во всем, что касается меня. Думаю, отец Натаниэль поведал вам о тех неприятностях, которые свалились на нас после того, как Гавенмор раскрыл мой обман.

Присев на подоконник, Эжен задумчиво взглянул на нее.

— Кажется, я припоминаю что-то относительно небольшого недоразумения. Были крики, угрозы. Крестьяне требовали сжечь тебя живьем. Гавенмор протащил тебя по замку полураздетой. Какое очаровательное зрелище! Жаль, я пропустил его.

Склонив голову, Холли презрительно надула губы.

— Он назвал меня хитрой вероломной ведьмой и сказал, что я недостойна рожать ему детей.

Эти слова полуправды-полулжи до сих пор отзывались в ее душе острой болью.

— Быть того не может! Неужели ты думаешь, я поверю, будто ты не могла томно похлопать ресницами и вернуть расположение супруга? — Он с завораживающей лаской взял двумя пальцами Холли за подбородок, обращая ее лицо к свету. — Если верить этому влюбленному в тебя по уши священнику, мужчины рода Гавенморов питают особую слабость к красивым женщинам.

Холли не поднимала ресниц. Она ужаснулась, узнав, что отец Натаниэль, по-видимому, невольно вложил в руки Эжена оружие, способное уничтожить и Остина, и ее саму. Это сознание лишило ее всех средств защиты, всего, что могло бы обмануть такого проницательного человека, как Монфор.

Отшатнувшись от Эжена, Холли заметалась по комнате, затем, обернувшись к барону, впервые после того, как Остин попрощался с нею, дала выход своей горечи.

— Да, у мужчин из рода Гавенморов слабость к красоте. Они поглощают ее — так, как другие поглощают пиво и хлеб. Их аппетиты невозможно утолить. Уверена, отец Натаниэль поведал вам, что я была вынуждена обменять свою невинность на его свободу. Мой муж ночь за ночью жадно вкушал мою красоту, до тех пор пока это доставляло ему удовольствие.

— Счастливчик, — пробормотал Эжен, впиваясь похотливым взглядом в грудь Холли.

— Однако вот я надоела ему, и что же? Он прилюдно отказывается от меня. Унижает, отсылая к отцу. Быть может, в это самое мгновение он обольщает какую-нибудь смазливую молоденькую служанку! — Холли почувствовала, как слеза, сорвавшись с ресниц, оставила обжигающий след на щеке. — Клянусь, этому мужчине нет до меня никакого дела!

Ее представление получилось настолько искренним, что Холли, возможно, поверила бы в него сама, если бы в это время не донесся стук копыт и тревожные крики, после чего послышался гневный голос Остина Гавенмора:

— Монфор! Черт побери, что ты сделал с моей женой?

Остин, гарцевавший на коне между двумя оставшимися часовыми, был цел и невредим. Похоже, ему было совершенно наплевать на то, что один из мерзавцев схватил под уздцы его коня, а второй приставил к его спине острый наконечник пики.