Голос Кэри был таким же небрежным, как его пальцы, быстро перебирающие струны.

— И?

— Нет, — ответил Остин, презирая самого себя за недовольный голос.

— Но вас это не остановило, не так ли?

Остин снова и снова переживал то мгновение, когда он, ослепленный желанием, проникал в девственное лоно своей супруги. Вспомнив о ее сдавленных стонах, Остин ощутил прилив стыда и тотчас же почувствовал, как вновь пробуждается его ненасытная плоть.

Он с грохотом опустил кубок на стол.

— А что, по-твоему, я должен был сделать? Извиниться и уйти? Сказать: «Простите меня, миледи, за то, что я лишил вас девственности. Обещаю, что впредь такого не повторится».

Подойдя к лестнице, Остин опустился на нижнюю ступеньку, обхватив руками раскалывающуюся от боли голову.

— Да простит меня господь, Кэри, я обошелся с ней словно с последней шлюхой, — сдавленным голосом признался он. — Я ни разу не поцеловал ее губы, грудь. Я не сказал ей ни слова ласки, ни слова нежности. Клянусь, я не старался умышленно причинить ей боль. Ни одним синяком я не запятнал ее прекрасную кожу. — Проведя рукой по волосам, он поднял на Кэри полный отчаяния взгляд. — По крайней мере, я старался.

Кэри задумчиво молчал и перебирал струны лютни.

Остин покачал головой.

— Раньше, пока я не открыл обман своей жены, я так много думал о том, как буду обольщать ее. Благоухающие свечи, вино с пряностями, нежные поцелуи и ласковые слова. Однако сегодня ничего этого не было. Лютня умолкла.

— И она встретила ваше грубое ухаживание, раскрыв…гм-м…объятия?

Остин кивнул.

— В таком случае вам, вероятно, следует задаться вопросом: почему?

Поднявшись с места, Кэри направился из залы, а Остин остался сидеть, уставившись на мерцающие угли. Он обрушился на Холли без нежности и снисхождения, так как опасался, что если позволит своим рукам исследовать восхитительную форму ее тела или разрешит изнывающим от жажды губам испить медовый нектар с ее уст, то навеки потеряет душу.

Однако, уронив голову на руки, все еще хранящие аромат мускуса и мирры, Остин почувствовал, что еще никогда прежде семейное проклятие с такой силой не давило на него.

Даже с этой высоты были прекрасно видны понуро опущенные плечи всадника. Отец Натаниэль знал, чего ей стоила его свобода. Даже если Остин и не просветил его в порыве злорадства, священник не настолько глуп и понял, что, будь у мужа хоть какое-нибудь подозрение относительно связи своей жены с ее духовным наставником, ему бы пришлось покинуть Каер Гавенмор не на ослике, а на погребальных носилках.

Точно почувствовав на себе ее взгляд, отец Натаниэль, остановив ослика, оглянулся.

Помахав ему рукой, Холли прошептала:

— Да хранит тебя бог!

Натаниэль, не ответив ей, долго не отрывал взора от башни, прежде чем снова тронул ослика. Мучаясь смешанным чувством облегчения и сожаления, Холли провожала его взглядом до тех пор, пока крошечная точка не затерялась среди бескрайних гор и болот, еще не просохших после ночной грозы.

— Остин не должен был отпускать его одного, — пробормотала она вполголоса. — Натаниэль обязательно заблудится. Он или заедет прямиком в болото, или попадет в руки какого-нибудь дикого валлийца и примет от него мученическую смерть.

Но времени горевать по поводу судьбы Натаниэля у нее не было, так как глухой стук отодвигаемого засова предупредил Холли о вторжении в ее владения. Она гордо выпрямилась, готовая с достоинством встретить утреннего визитера.

Однако в спальню пожаловал не ее супруг, а Винифрида со стайкой щебечущих служанок, каждая из которых несла по ведру с горячей водой.