Пока он находился на лечении, его жена Джоан оформила развод и вместе с несовершеннолетним сыном переселилась в другой штат. Единственное, что она осмелилась взять из общего имущества, — машину. Большая часть одежды Джоан тоже осталась дома. Затем все живущие не далее полумили соседи стали настойчиво докучать ему намеками на нежелательность его присутствия среди них, а когда он отказался продать ферму и съехать, один из них покинул штат. Кроме того, через три недели после его возвращения домой хозяин продовольственного магазина — Томас сейчас как раз проходил мимо его витрин, увешанных дешевой рекламой, начал доставлять ему товары на дом независимо от того, были они заказаны или нет, и, как подозревал Томас, даже независимо от того, желал или не желал он за них платить.

Теперь он шел мимо здания суда, древние серые колонны которого, казалось, горделиво поддерживали ношу справедливости и законности, здания, в котором его (заочно, конечно) лишили семьи. Даже ступени парадной лестницы были отполированы до блеска, чтобы сделать менее заметными нужду и отчаяние тех, кто ходил по ней вверх и вниз в поисках справедливости. Дело было решено в пользу развода, поскольку ни один гуманный закон не мог заставить женщину жить в обществе такого человека, как он.

— Пролила ли ты хоть одну слезу? — прошептал он, взывая к памяти Джоан. — Что ты чувствовала? Решимость? Облегчение?

Кавинант подавил желание убежать отсюда куда-нибудь подальше.

Головы титанов с широко раскрытыми ртами, венчавшие колонны здания суда, казалось, переживали приступ дурноты и были готовы стошнить прямо на прохожих.

В городе, население которого составляло не более пяти тысяч человек, коммерческий район был не слишком велик. Кавинант перешел улицу напротив универсального магазина и сквозь стеклянную витрину успел заметить, как несколько девушек из колледжа примеряют дешевую бижутерию. Одна из них, прицениваясь, облокотилась на прилавок в весьма вызывающей позе, и горло Кавинанта непроизвольно сжалось. Он поймал себя на том, что оглядывает бедра и грудь девушек — то, что было доступно кому угодно, но только не ему. Он был импотентом. Распад нервных волокон затронул и эту функцию организма. Ему было отказано даже в семяизвержении: он мог возбуждать себя почти до безумия, но это ни к чему не приводило. Внезапно, словно удар грома, на него обрушились воспоминания о жене, почти затмив собой солнце, тротуар и идущих навстречу людей. Он увидел ее в одном из полупрозрачных пеньюаров, подаренном им, — все линии тела четко вырисовывались под тонкой тканью. Он внутренне застонал: Джоан! Как ты могла поступить так?! Неужели болезнь тела перевесила все остальное?

С силой обхватив себя руками за плечи, словно пытаясь задушить, он подавил воспоминания. Такие мысли были слабостью, которую он не мог себе позволить; необходимо было избавиться от них раз и навсегда.

«Надо ожесточиться, — думал он. — Это помогает выжить!»

По-видимому, жестокость была единственным, вкус к чему он был еще способен ощущать. К своему ужасу Томас вдруг заметил, что перестал двигаться. Он стоял посередине тротуара со сжатыми кулаками и трясущимися плечами. Он безжалостно заставил себя снова идти вперед. И тут же с кем-то столкнулся.

Грязная свинья!

Томас успел заметить что-то цвета охры: человек, на которого он налетел, был одет в грязный коричнево-красный макинтош. Но он не стал останавливаться для извинений. Вместо этого он ускорил шаг, чтобы не видеть выражения страха и отвращения на еще одном лице. Вскоре его шаги вновь обрели пустую механическую размеренность.

Теперь он шел мимо офиса электрической компании — именно она была последней причиной, заставившей его проделать этот путь ради оплаты телефонного счета.