С губ смертельно раненного дикаря сорвался ужасающий предсмертный крик. Это не был крик боли или страха, это был яростный крик гибнущего дикого зверя. Издалека с востока ему отозвался целый хор голосов. Белый человек вздрогнул всем телом и яростно скрипнул зубами. Из-под повязки на руке текла тоненькая струйка крови.

Прорычав пересохшими губами какое-то проклятие, он повернулся и побежал на запад. Теперь он бежал, не разбирая дороги, со всей скоростью, на которую были способны его длинные ноги. Еще какое-то время лес за его спиной молчал, потом тишину нарушил рев голосов оттуда, где произошла короткая схватка.

Его преследователи обнаружили тела своих товарищей. Беглецу становилось тяжело дышать, а кровавый след, который он теперь оставлял за собой, смог бы отчетливо увидеть даже малый ребенок.

Конечно, было непростительной глупостью считать, что за ним гнались только те трое. Теперь он знал, что по пятам за ним мчится стая волков в человеческом обличье и что они ни за что не оставят кровавого следа.

В лесу опять наступила тишина, и это означало, что погоня близка.

Он почувствовал на лице дуновение западного ветра, влажного и солоноватого, — и едва удержался от удивленного возгласа. Если он сейчас рядом с морем, значит, охота за ним продолжалась намного дольше, чем ему представлялось. И значит, близок ее конец. Даже его поистине волчья жизнеспособность, казалось, была на исходе после этой изнурительной погони. Ноги дрожали от слабости, а ту ногу, на которую он хромал, при каждом шаге будто прокалывали ножом. Он отчаянно пытался следовать инстинкту самосохранения, который жил в нем с детских лет, а сейчас держал в напряжении каждый его нерв, каждый мускул, заставлял находить всевозможные уловки и хитрости, чтобы уцелеть. Теперь он думал, что ему удастся добежать до залива и, возможно, дорого отдать свою жизнь.

Он уже не запутывал следов, зная, что всякие надежды обмануть преследователей тщетны. Он лишь бежал изо всех оставшихся сил, и кровь все громче стучала в ушах, и каждый вдох давался все труднее. Крики, которые он слышал позади, могли свести с ума. Он понимал, что погоня близка. Совсем скоро они доберутся до него. Они, должно быть, похожи на стаю разъяренных голодных волков.

Внезапно он выбежал из густых зарослей и оказался у подножия холма. Заросшая тропа извивалась по скалистым уступам между острыми валунами. Перед его глазами клубился красноватый туман, однако с отчаянной решимостью он начал карабкаться вверх по крутому склону, начинавшемуся возле самой кромки леса. Тропа вела на широкую площадку почти у вершины холма. Этот уступ подошел бы как нельзя лучше для смертной схватки. Зажав нож в зубах, он карабкался вверх по тропе, время от времени становясь на четвереньки. Однако добраться до уступа он не успел — из леса показались дикари. Их было не меньше четырех десятков.

Когда они достигли подножия холма, их воинственные крики слились в подобие какого-то дьявольского крещендо. В беглеца тучей полетели стрелы и копья. Он упорно продолжал карабкаться наверх; копье вонзилось в его икру. Не останавливаясь, он выдернул копье и отбросил его, однако на голой скале он оставался прекрасной мишенью для преследователей. Но вот, наконец, беглец добрался до верхней площадки, подтянулся и в следующий миг уже лежал на ней, зажав в одной руке топор, а в другой — нож.

Он прижался к камням и смотрел вниз на дикарей, на ветру развевались его темные волосы, взгляд был полон ярости и жгучей ненависти. Его могучая грудь тяжело поднималась и опускалась, его подташнивало, и он стиснул зубы.

Дикари приближались, перепрыгивая с камня на камень у подножия холма; некоторые сменили луки на боевые топоры.