Огромный, в два этажа дом походил скорее на дворец. Широкие лестницы с перилами в виде диковинных зверей, высеченных из гранита, слева и справа, описывая полукруг, вели к парадному входу. Двери были столь огромны, что в них при желании мог въехать электровоз. Между лестницами, напротив входа, находился бассейн с фонтаном, вернее, — то, что от них осталось — несколько фрагментов гранитного бордюра и ноги центральной фигуры на возвышенности. Из нее, по всей видимости, и била когда-то струя воды, доходящая, должно быть, до уровня крыши дворца. Но и от ног осталось так мало, что трудно было определить, принадлежали ли они мужской или женской статуе. Хотя, если судить по размерам, ступни были все же мужскими.

Однако вернемся к дому. Окна на всех этажах были чуть меньше дверей. Как ни странно, я не заметил ни одного разбитого стекла, что никак не вязалось с обликом дворца. Ни лучика света не пробивалось сквозь плотно занавешенные окна. Если бы я не был уверен, что дом обитаем, могло показаться, что в нем давно никто не живет.

Довершало всю эту архитектуру огромная, нависшая над всем домом крыша со всевозможными оконцами, трубами и заплатами.

И только большая параболическая антенна спутникового телевидения возвращала меня в конец XX века.

Я погасил фары Порше. Стало так темно, что ничего не было видно в двух шагах. Я включил фонарик, который постоянно держал в машине, и быстро взбежал по правой лестнице. Луч света высвечивал на стене пятно диаметром тридцать-сорок сантиметров, которое я стал водить вокруг двери в надежде найти если не кнопку электрического звонка, то хотя бы шнур с колокольчиком. Пока я безрезультатно сажал аккумулятор фонаря, зажглась лампа, висящая над входом, а через секунду раздался ужасающий скрежет. Одна половина двухстворчатых дверей открылась ровно настолько, сколько требовалось, чтобы просунуть в образовавшуюся щель голову с лохматой русой шевелюрой.

Чуть позже метром ниже головы появилась морда громадной немецкой овчарки, которая постепенно начала надвигаться на меня, неся за собой мощное мохнатое тело. Не могу сказать, что я боюсь собак, но данная особь ввергла меня в ужас.

— Сидеть, Зиг! — рявкнула голова, затем без паузы, и почти не меняя тона, обратилась ко мне. — Господин Болдин?

Не успел я кивнуть или как-нибудь еще подтвердить, что он не ошибся, как голова опять прорявкала:

— Заходите!

Еле протиснувшись в щель между двумя створками, которые, наверное, больше и не раскрывались, я очутился в обширном зале, служащем одновременно прихожей. Мне почудилось, что я опять оказался в ином мире — третьем за сегодняшний вечер.

Вестибюль был освещен, но источника света не было видно. Свет струился откуда-то сверху. Я поднял голову. Потолка как такового не было. Вместо него зияла огромная дыра причудливой формы, огражденная перилами, ажурной вязи которых позавидовали бы королевские дворцы. Сквозь отверстие виднелся потолок второго этажа. Прямо посередине с потолка свисала люстра неимоверных размеров и неописуемой красоты. Но она не горела. Свет лился со второго этажа.

В противоположном конце зала широкая лестница из голубого мрамора, покрытая толстой ковровой дорожкой, терялась в полумраке…

— Могли явиться и пораньше, — голос ворчуна вернул меня к действительности. — Господин Болдин, — добавил он совсем некстати.

— Да вот никак не мог найти ваш дворец, — как можно вежливее ответил я.

— Было бы что искать. Это единственный дворец в округе, — проворчал он и, снова вставив господин, исчез в одной из дверей, выходящих в зал, не слушая моих оправданий…

Я остался один на один с Зигом, боясь пошевелиться. Собака же, широко зевнув и продемонстрировав набор великолепных клыков, спокойно улеглась на полу и, чуть склонив в сторону морду с высунуть почти до пола языком, уставилась на меня.