И мысли Толстого снова вернулись к тому, что должно было ему сделать — уберечь Россию от нападения крымского хана, состоявшего под эгидой Турции, которая направляла его туда, где им нужно было разжечь огонь...

Толстой вздохнул и отпил крепчайшего кофе — не признают турки ни горячительных напитков, ни даже слабой спиртовой наливки. Только и есть у них для подъёма духа что этот надоевший ему кофе, от которого у него лишь колотилось сердце да вздувались жилы на руках и ногах.

А Кантемир тихонько прошёл в комнату дочери. Всё ещё был тут грек Поликала, всё так же сидела у ложа дочери Кассандра, и всё так же пылало лицо Марии.

Дмитрий тихонько поставил на столик возле самого ложа Марии куклу, исправленную Толстым, и бросил взгляд на Кассандру. Она увидела куклу, и в её зеленовато-серых глазах зажглась искра радости: может быть, увидев куклу целой и невредимой, Мария обрадуется и пройдёт её лихорадка, исчезнут её беспамятство и жар.

Поликала дал девочке понюхать соли, и Мария с трудом открыла мутные от жара глаза.

   — Посмотри, дочка, — тихо и ласково сказала Кассандра, — твоя кукла жива, здорова и невредима.

Мария слегка повернула голову к столику и увидела нарядную, обряженную в атлас, шёлк, бархат и кружева куклу. Но никакого чувства не проявилось на её пылающем лице. Она смотрела на куклу, как будто в пустоту, как будто не замечала эту живую слоновую кость, яркий наряд, широко распахнутые голубые глаза и просохшие белокурые кудри.

Она всё ещё была во власти своих кошмаров, всё ещё казалось ей, что отрывают руки и ноги у живых людей, и льётся кровь, и трещат кости, и падают заживо разорванные люди на мраморный красивый пол, и растекаются по нему, пятная мраморные плиты, потоки ярко-красной человеческой крови. И потому не видела она ни лица куклы, ни её наряда — кошмары держали её в своей власти.

Кассандра подняла глаза на мужа и горестно вздохнула: нет, даже эта весёлая нарядная кукла не смогла вывести Марию из её лихорадочного состояния...

   — Теперь ей нужен покой, горячее питьё и заботливая рука, — покачал кудлатой головой грек Поликала и встал от ложа Марии. — Я больше ничем не могу помочь...

Глаза Кассандры наполнились слезами.

   — Бог даст, всё обойдётся, — шепнул Дмитрий жене, — всё будет хорошо...

А про себя он думал, что день рождения дочери закончился так горестно и что подумает Пётр Андреевич Толстой об их заболевшей дочери. Он, Дмитрий, так хотел показать послу России, какая красавица у него жена и как великолепна его дочка в этот торжественный день, хотел вместе с Толстым послушать её пение турецкого марша, недавно сочинённого им. А теперь Толстой решит, что он, Кантемир, во всём придерживается турецких обычаев, и может даже не поверить, что девочка так тяжело заболела, что ни его жена, ни сама Мария не смогут выйти к гостю, — он уже давно наслушался рассказов Толстого о том, что все европейские женщины ходят с открытыми лицами, что в России теперь женщины сидят за одним столом с мужчинами, пьют и едят вместе с ними и даже танцуют в ассамблеях, как завёл царь российский.

И не потому, что они нескромны, а просто потому, что таковы обычаи и порядки при дворе, хоть и сохранились до сих пор в России две половины дома, как и в Турции, — мужская и женская. Но свободно ходят они из одной половины дома в другую, и нет надзирающего с ключом за запертой дверью харема. Разные страны, разные обычаи...

Мария проболела очень долго.