Эш же был удивлен тем, что Кейт не упомянула ранее о предоставлении Мейсби экземпляров его книги.

– Одной книги было достаточно. Дело в том, что я испытал слишком много подлинных – или, скажем, необъяснимых – случаев, которые заставили меня усомниться в большинстве из моих первоначальных гипотез. Я научился подходить к каждому новому делу без предвзятости.

– Разве это возможно? – спросила она.

– Нет, конечно, нет, – он улыбнулся. – Но теперь я стараюсь держать свой природный скептицизм в узде. Скажите мне, однако, что вы думаете о предполагаемых призраках в замке Комрек?

– Я просто не уверена, что там все происходит так, как говорят. Мой собственный здравый смысл удерживает меня на земле, но…

Эш вдруг насторожился и повернулся к иллюминатору слева от себя. Там сейчас была сплошная серость, становившаяся все темнее по мере снижения самолета.

– Идем на посадку, мистер Эш. Скоро приземлимся.

Затем она сама повернулась к плексигласовому окну рядом с ее креслом. Он смотрел, как она напрягается, чтобы разглядеть внизу землю. Шея у нее была изящной, тонко очерченной, а профиль усиливал ее привлекательность. Ему казалось, что он чувствует в ней с трудом подавляемую страстность, скрываемую под официальным, хотя и шикарным нарядом и ее спокойными манерами.

– Мы погрузились в облако, – подметила она, пытаясь разглядеть что-нибудь сквозь дымку. – В этой точке полета мы обычно находимся где-то над Комреком. При ясной погоде это удивительное зрелище. Иногда я…

В салоне погасли лампы, когда самолет вдруг накренился, а затем начал падать.

Эш вцепился в подлокотники своего кресла, впиваясь в них ногтями, чтобы ухватиться покрепче: он обнаружил, что тело у него стало почти невесомым.

Девушка Петра завизжала, когда ее сбросило с трехместного дивана. Потом все потемнело, а самолет стал стремительно приближаться к земле.

Он инстинктивно схватил ее обеими руками и потянул вниз, к себе. Он слышал крики, но они исходили не от нее. Петру выкинуло из ее временной кровати, чтобы подбросить почти до потолка, когда «Гольфстрим» вошел в крутое пике.

Эшу удалось обвить руками спину доктора, и он крепко ее обнимал, так что ее висок прижимался к его плечу. Как ни странно для такой опасной ситуации, он ощущал сладкий легкий запах ее духов, а под ним – даже слабый аромат травяного шампуня, которым она, должно быть, мыла волосы этим утром. Он почувствовал ее панику и расслышал ее мягкий стон даже сквозь вопли, испускаемые ее пациенткой.

– Все хорошо, – громко сказал он с максимальным спокойствием, какое мог из себя «выдавить». – Мы угодили в воздушную яму, вот и все.

Но самолет вошел в еще более глубокое пике, из-за чего Петра заскользила вниз по салону. Эш понимал, что простая воздушная яма не воздействует на механические и электрические системы самолета, но не было никакого другого объяснения, которое он мог бы предложить, чтобы успокоить доктора.

Она уткнулась лицом ему в ключицу и стиснула его изо всех сил, дрожа всем телом и дыша короткими резкими вздохами. Чувствуя на своей шее ее слезы, он поднял руку, чтобы прижать к себе ее голову. «Гольфстрим 450» падал все дальше во тьму дождевого облака, и Эш, уверенный теперь, что все они погибнут, удерживал психолога не только ради нее, но в той же мере и ради себя самого. Давление в салоне поднялось, наполняя его голову страшной отупляющей болью. Ему хотелось выпустить дрожащую женщину из объятий и зажать себе ладонями уши, чтобы полегчало, но он боролся с этим желанием и только крепче сжимал ее в руках. Грохот и шум казались далекими, пока уши внезапно не перестало закладывать и крики Петры не вернулись на полной громкости.

Затем темнота снова сменилась дневным светом, а иллюминаторы, выстроившись в ряд, «светили» все ярче, так что вскоре он смог различать все в салоне, как и раньше.