Дельфина все еще испытывала трудности с Питером, который даже через полгода психоанализа и терапии продолжал настаивать на одном условии своего сотрудничества в любой программе лечения: присутствии его сестры. Дельфина считала это просто примером тесных уз между братом и сестрой, уникальной «связи между близнецами». Она удивилась, когда отец Питера, чей бизнес состоял в массовом производстве титана, счел это удачным решением проблем своего сына. И, к еще большему ее недоумению, Петра ухватилась за эту мысль – возможно, из-за своих собственных психологических проблем и того факта, что она действительно любила своего брата-близнеца как эмоционально, так и физически.

Тот поцелуй, которым они обменялись на вертолетной площадке – поцелуй настолько горячий, что это встревожило Дельфину, – заставил ее по-новому взглянуть на их отношения. Она поняла, что в кадр вошел еще один элемент, фактор, который пока не проявлялся в ее длительных беседах с Питером и который объяснял отношение его отца. Казалось, родители близнецов были осведомлены о кровосмесительных отношениях своих детей и теперь хладнокровно хотели избавиться от этой пагубы, от извращения, которого они не могли понять и которое, возможно, имело серьезные последствия, причем не только моральные. За очень высокую, с финансовой точки зрения, цену они умыли руки и освободились от своего потомства. Отношение родителей к своему вырождающемуся потомству, несомненно, сыграло определенную роль в сложных чувствах, испытываемых близнецами друг к другу.

Большим и указательным пальцами Дельфина сдавила внутренние уголки своих темно-карих глаз. Чувствуя, что головная боль из-за напряжения все усиливается, она молилась, чтобы та не переросла в длительную мигрень. Такие приступы когда-то были проклятием ее жизни, хотя в течение некоторого времени она не страдала от мигреней в полную силу, что позволяло ей надеяться – и молиться, – что она сможет наконец избавиться от этого недуга. Положив авторучку и оттолкнув назад кресло, она встала из-за бюро. В глубокой задумчивости медленно подошла к окну.

Попав к себе в комнату после милостиво краткого полета на вертолете, она сразу переоделась в черные шерстяные штаны и лиловый свитер с V-образным вырезом, рукава которого поддернула до локтей, где мягкая ткань собралась в складки вокруг ее рук.

Ее жилье, будучи скорее компактным, чем тесным, с крошечной ванной, спальней и гостиной, размещалось на третьем этаже замка вместе с другими отремонтированными квартирами. Помимо бюро, в гостиной имелся комод красного дерева, на котором стояла настольная лампа с двумя одинаковыми ответвлениями и элегантными кремовыми абажурами. Несмотря на ремонт, в гостиной сохранился старый кирпичный камин с зеленым кожаным креслом у каминной решетки, сбоку от которой стоял набор черных викторианских утюгов, разогреваемых на огне. Одну стену занимал пейзажный принт. Скудость произведений искусства легко восполнялась живописным видом в раме окна – на море, которое обычно было великолепным, с волнами, безумно бьющимися о скалистую береговую линию под высокими отвесными утесами, с огромными безупречно белыми взрослыми олушами, бросающимися вниз мимо окна, или чуть меньше впечатляющими бакланами, нападающими на беспомощных жертв. В ясный день через залив Фёрт-оф-Клайд видны были смутные контуры острова Арран, но сегодня море было затянуто туманом. Но даже в этой туманной серости чудесный свежий и острый воздух, как правило, поднимал ей настроение, хотя сегодня она чувствовала странную слабость.