Ни в одну из моих комбинаций Дуткевич не укладывался, так же, как и Лелик.

Самое же плохое, что никуда не укладывалась я сама. В чем заключалось мое участие? Какого черта ездил за мной краснорожий жлоб на машине Квачковского? Какая свинья и почему прокалывала мне баллоны? Кто и зачем сообщал мне, что Рябой ездит в Залесье? В Залесье ездил никакой не Рябой, а я сама, там жил один из моих ядерных физиков, и, если даже признать, что общение со мной не доставляло ему удовольствия, вряд ли его месть приняла бы столь странную форму.

Нет. Как ни прикидываю, как ни мучаюсь — не могу найти ни одной ниточки, связывающей меня с долларовой аферой. Наверное, такой нити и не существует, я просто совершенно случайно натыкаюсь на торчащие в разных местах вершины долларового айсберга. Но тогда как понимать слова майора Фертнера, будто я представляю центральный пункт. Боже мой, центральный пункт чего?

Правда, что-то слишком часто натыкаюсь я на эти вершины...

И опять в своих рассуждениях я зашла в тупик. Попробую еще раз начать сначала, двинувшись по другой дорожке. О пропавших марках Мартин никому, кроме меня, не говорил. Верная данному слову, я тоже молчала. Гавел ябедничал на Баську. Он же напугал меня до полусмерти, сказав, что горит мой дом. В тот момент я собиралась войти в филателистический магазин. Филателистический магазин, марки — прямая связь. Я не видела, чтобы Гавел входил или выходил из филателистического магазина, он просто уезжал оттуда на своей машине, затормозил, увидев меня, и бросился ко мне с идиотским сообщением о пожаре. Может, он не хотел, чтобы я увидела кого-то, кто как раз был в это время в магазине? Гавел знал, что я интересуюсь марками и разбираюсь в них.

Янка жаловалась мне на то, что Донат стал какой-то странный. При чем здесь Донат? Где Крым, а где Рим... Донат действительно выглядел странно, когда вместе с Павлом маршировал в Саксонском саду. Неудивительно, что их испугались люди, сидевшие на скамейке... Стоп! Только тут я поняла, почему мне показалась знакомой злая красная физиономия и торчащие волосики водителя «опеля». Не узнала я его потому, что он не был в красном свитере, как в тот раз, в Саксонском саду.

Донат и Павел прогнали его со скамейки... Павел и Баська... Баська и предостережение Гавела... Гавел и филателистический магазин... Филателистический магазин и Мартин... Баська и Дуткевич...

Вот так, шаг за шагом, пришла я к твердому убеждению, что все эти моменты взаимосвязаны, один цепляется за другой и тянет за собой следующий. Однако внутренней, логической связи между ними мне никак не удавалось нащупать. И чем интенсивнее я размышляла, чем глубже вникала в каждый эпизод, тем все более неясной и расплывчатой становилась общая картина, никак не желающая предстать единым целым. К тому же вторая сторона медали, долларовая, никак сюда не вписывалась, хоть я и пыталась пристегнуть ее к своей концепции, подходя к ней со всех возможных сторон. Отказавшись наконец от мысли всучить рыбке зонтик, я пришла к выводу о существовании двух таинственных, но совершенно разных афер, объединяет которые лишь полное отсутствие всякого здравого смысла и личность краснорожего жлоба.

После чего перечеркнула все свои глубокомысленные выводы и в который уж раз начала все сначала.

* * *

Поручик Вильчевский все-таки поехал в Швецию. В получении загранкомандировки ему очень помог майор Фертнер, в ходе своих расследований подошедший к долларовой афере с другой стороны.

Все это время майор много думал и пришел к очень интересным выводам. Он был твердо уверен, что три преступления, на первый взгляд не имеющие ничего общего: убийство Дуткевича, кража долларов у Лелика и попытка переправить валюту в дамастовом одеяльце, — на самом деле связаны между собой и представляют три части единого целого. Элементом, объединяющим все три преступления, была я. И странное дело: там, где я появлялась, все сразу страшно запутывалось, простые вещи неимоверно усложнялись, настолько, что их уже не представлялось возможным распутать.