Сметя мост Кораблестроителей, вереница шаров, сиявших словно огромные электрические лампочки, катилась по бурой поверхности воды в сторону метро. Вот один из них подпрыгнул — или, лучше сказать, взмыл в воздух? — прокатился по улице в сторону ближайшего к заливу высотного дома и лопнул. Совсем как мыльный пузырь, с той лишь разницей, что на его месте осталось полсотни серо-зеленых комков, на глазах трансформировавшихся в странных человекоподобных тварей.

Оцепенев от неожиданности, я пялился на непонятную суету диковинных существ, показавшихся мне в первое мгновение карикатурой на людей. Оказавшийся за моей спиной Вадя дышал шумно и прерывисто, как умаявшийся бульдог. Покосившись в его сторону, Яна взяла с подоконника половинку бинокля и поднесла к глазам. Машинально я последовал ее примеру, продолжая ощущать вибрации, пронизывавшие, казалось, не только дом, но и воздух, и все окружавшее нас пространство.

Они затихали и нарастали вместе с негромким отчетливым свистом, от которого по всему телу разливалась противная слабость. Но стоило мне поднести монокуляр к глазу, как я забыл и о странном свисте, и о вибрации, пораженный омерзительным видом пришельцев из моря. Омерзительным и ужасным — других определений мне в голову не приходило. Возникшие из сияющего шара твари производили впечатление чудовищной помеси людей, рыб, жаб и змей.

Зеленовато-серые или буро-зеленые, с белесыми животами, они не носили одежду; на блестящей и скользкой, словно покрытой слизью коже резко выделялись мясистые утолщения, напоминавшие спинные плавники акул или дельфинов; часть тварей была покрыта чешуей, кожа других была складчатой. Вероятно, пришельцы принадлежали к разным видам: головы одних пучеглазых существ походили на рыбьи — на шеях пульсировали жабры, а длинные кисти и ступни были перепончатыми. У других головы смахивали на морды ящериц или змей, и двигались эти твари прыгающей, подскакивающей походкой, кто на двух, кто на четырех ногах. Мне показалось, что у некоторых вместо ртов были клювы, как у попугаев, а руки иных напоминали щупальца, но даже при помощи монокуляра я не мог разглядеть их как следует на таком расстоянии. Тем более что часть амфибий устремилась в глубину квартала, а десятка полтора скрылись в облюбованном ими доме.

— Боже, что за мерзость! — потрясенно пробормотал Вадя, когда последний из пришельцев скрылся из виду. — Что ж это за напасть такая? Куда Иерониму Босху до этих монстров!

— Дети Ктулху вышли из вод, чтобы собрать свою жатву! — прошептала Яна, наводя монокуляр на Смоленку, по которой в глубь Васильевского острова катилась новая партия серебристых шаров. — Ну вот, мы посмотрели на начало вторжения, теперь надо убираться отсюда подобру-поздорову.

— Так ты знала, что эти твари нападут на город?

— Знала, — эхом повторила Яна. — Надо убираться подальше от залива.

— Надо, — согласился я, не двигаясь с места. Сковавшее меня оцепенение не проходило, и я как-то отстранение подумал, что, оказывается, акинезия, охватывающая птиц и мышей при виде змеи, — вовсе не гипербола и не метафора.

— Почему ты не предупредила о вторжении? — спросил Вадя, тоже, по-видимому, пребывая в некоем ступоре. — Почему, на худой конец, не удрала отсюда вместе с матерью?

— Худые концы не в моем вкусе, — с холодной усмешкой отозвалась Яна и, не сходя с места, врубила стоящий у окна «Samsung». Из динамика полился шероховатый, как наждачная бумага, гул, на экране замелькали зигзаги. По другим программам шел цветной снег. Минуту или две мы тупо пялились в отказавший телевизор, а потом Яна собралась с силами и, сделав лиц шага, включила магнитофон. И — о чудо! — из него грянул «Rammstein».