Я покивала. Сейчас, сидя в машине за тридевять земель, покивала точно так же, как тогда, у постели Консидерабля.

— Ты талантлива, Соланж, и фантастически работоспособна. Тебя возьмет любой канал, любая студия. Но без скандала!

— Я не собираюсь устраивать скандал.

Теперь покивал Консидерабль. Прикрыл глаза и покивал. Виновато и устало. Потом дотронулся до моей руки и попросил:

— Открой правый ящик письменного стола и возьми ключи.

Это были ключи от его новенького «бугатти». Я сразу их узнала.

— Возьми себе, Соланж. И не обижайся, это просто подарок, а не материальная компенса…

Я перебила:

— Возьму, Оливье! Возьму. Я же корыстная провинциалка.

— Вот и хорошо. — Он улыбнулся. — Скажи «спасибо» и уезжай.

— Спасибо. — Я наклонилась и поцеловала его в губы.

Он погладил меня по спине.

— В том же ящике возьми бумаги на машину. Я оформил ее на тебя. И, пожалуйста, уезжай.

— Куда?

— Куда угодно. Все забудется к осени…

Я закурила и тронула с места «бугатти». И он медленно поплыл среди оживающих виноградников.

Консидерабль как всегда оказался прав — в осаде парижских репортеров я не выдержала и недели. И сбежала — села в его «бугатти» и поехала, не очень понимая, зачем и куда. Ну, насчет «куда» проще — дорога сама вела меня в Альбуа, к маме. Наивно почти в тридцать шесть спасаться у мамы, и я могла бы отправиться в любую точку земного шара, в Ванкувер, например, где сейчас осчастливливает тамошнюю клинику великий кардиохирург доктор Дакор, мой муж…

Я швырнула сигарету в лужу.

Обрадованный таким решением ветерок принялся заботливо сдувать с меня остатки дыма. Я подбавила скорости.

Я оживу, выживу, выдержу! — твердила я себе. Как эти старые лозы, они каждый год выдерживают зиму. И я смогу!

Ветер усиливался. Я невольно прибавила скорость и почти тут же вернула рычаг назад. Мне не нужно больше торопиться! До родного Альбуа теперь километров сорок, зачем мне опять гнать и бежать? Я уже сбежала ото всех: от Бруно, от Аристида Консидерабля, от репортеров, от назойливых поклонников моей популярности во всех придорожных бистро и на всех бензоколонках.

При воспоминании о бензоколонке мне опять стало смешно. Парень, которого я попросила залить «бугатти» полный бак, вместо того чтобы приступить к делу, завопил:

— Мама! Аньес! Жерар! Полет! Дядя Тото! Смотрите, кто к нам приехал! Вы живая, Соланж Омье? Я вас за руку потрогаю, можно? У меня эта рука чистая. Ну, мама, Аньес! Скорее!

Однако на призыв «Скорее!» первой отреагировала я и нажала на газ. А ведь когда-то я мечтала о популярности…

Я ехала медленно, любовалась просторами виноградников, нюхала ветер, ехала, ехала… Прошло полчаса, час, полтора, два… Виноградники не кончались, зато вовсю мочь сигналили приборы, что бензин на исходе.

Машина встала. А облака на небе принялись темнеть, ветер подул сильнее. Я огляделась по сторонам. Небо и виноградники. Но ведь сейчас самый разгар дня. Неужели никто не ездит по этой дороге?

Я вытащила карту. Где я? На какой проселок я свернула, как последняя дура удирая с той бензоколонки? Я ведь не умерла бы, если бы тот парень дотронулся до меня.

Ветер рвал карту из рук. Солнце исчезло. Из виноградников поползли тени. На лоб и плечо упали первые капли дождя.

Я нажала на рычажок крыши.