Обоз продвигался медленно.

В первый день на рассвете далеко позади они услышали сильную стрельбу. Утром второго дня стрельба возобновилась, теперь значительно ближе. Вечером, когда звуки боя стали замирать, повалил сильный снег. Ночью подул верховой ветер. Затрещали сухие осины, обрушивая вниз ледяное крошево и обломки толстых сучьев. Лес вздохнул полной грудью и напряжённо задышал, не обещая заплутавшему обозу ничего доброго ни впереди, ни позади. Дети заплакали, старухи начали креститься и шептать забытые молитвы. Все остальные продолжали прокладывать путь лошадям и саням. К ночи откуда-то спереди потянуло калёным, ломким сквозняком, который раздувал гривы лошадей, трепал одежду людей, обжигал лица и затруднял дыхание.

– Где-то тут должна быть речка, – встрепенулся Пётр Фёдорович.

– Верно, Фёдорыч… Речка! – подтвердили старики, которые, как и прежде, шли в голове колонны и прорубали просеку, осаживая топорами молоденькие берёзки и осины, там и тут выскочившие на старую дорогу, в которой снова появилась надобность.

– В Бездон впадает. Кажись, Ворона называется.

– Надо проверить.

– Высылай, Фёдорыч, разведку.

Пётр Фёдорович окликнул Пелагею:

– Палаша, возьми лыжи, шест и пройди шагов сто левее. Там должна быть речная протока. Если найдёшь, на лёд не спускайся. Сразу ворочайся в обрат. Бери левее, чтобы не потерять нас. Всё поняла?

– Поняла, тятя, – кивнула Пелагея.

– Будь осторожна. Помни о детях. Ступай с Богом.

Чем дальше она уходила от обоза, тем, казалось, сильнее завывал и бесновался вокруг неё ветер. Какое-то время она ещё слышала позади стук топоров, скрип конской упряжи и негромкие окрики сельчан. Потом ночь сомкнулась вокруг неё, разом отделив и от людей, и от надежды на помощь. Теперь надо было справляться самой. И с дорогой, и с тем, чтобы не потерять направление. Пелагея несколько раз оглянулась. Темень, чёрная метель, пахнущая промёрзшим снегом, чёрные лапы редких елей, сучья берёз в лицо. На всякий случай через каждые пять шагов она начала замывать ветки. Как ходить по лесу и не потеряться, отец её научил ещё в детстве. Автомат бился под мышкой, и она перекинула ремень через голову. Вскоре она заметила, что ветер подул в одну сторону. Снег уже не метался из стороны в сторону, его несло, как в трубу. Лыжи вдруг легко заскользили в струящуюся снежную темень, и Пелагею потащило под уклон так стремительно, что, если бы она предусмотрительно не повалилась набок, мягко сунувшись в снег и охнув, её бы унесло вниз, под обрыв. Пелагея встала и ощупала темень внизу шестом, который всё это время тащила за собой за необрубленный сучок. Шест проваливался в пустоту. Она осторожно пошла вдоль обрыва. Внизу смутно угадывалось длинное извилистое поле, уходящее в ту же сторону, куда шёл обоз. Это, по всей вероятности, и было русло речки Вороны.

Пелагея прошла вдоль берега ещё шагов двадцать и начала отворачивать вправо, чтобы выйти к обозу. Снег стал редеть. Ветер притих. Над чёрными верхушками елей рассыпались яркие морозные звёзды. Казалось, от них тоже пахло мёрзлым мёртвым снегом. Ясная полынья вверху с каждым мгновением увеличивалась, и через минуту над молодым березняком поплыла подтаявшая с одного края ущербная луна. Стало совсем светло. Пелагея огляделась. И тут вдруг ощутила мгновенный страх. Ей казалось, что она в этом березняке не одна, что кто-то следит за ней, затаившись совсем рядом. Она передвинула автомат на грудь, потянула на себя тугую скобу затвора. Она старалась делать всё так, как учил Курсант. Шест пришлось бросить. Он мешал. Впереди возвышался горбатый холм, похожий на полуразрушенное строение.