Глянул вниз, чуть перегнувшись через бетонный парапет (кстати, совсем невысокий, около метра)… и так потянуло туда, к земле и траве, к древесным кронам, к малюсеньким автомобильчикам и крошечной песочнице, в которой возился карапуз размером с упитанного комарика, что закружилась голова.

Потом – на миг – представил себе, что здесь произошло в мае прошлого года, после полуночи, когда вокруг была темень, только кое-где горели окна да лампочки над подъездами черных, нафаршированных жильцами громад. И стало совсем нехорошо, почувствовал, как желудок подступает к горлу…

Вечером беспокою звонком Акулыча.

– А-а-а, – довольно басит он. – Без Акулыча как без рук, ног, головешки и прочего, о чем деликатно умалчиваю, сам догадаешься, не маленький чай. Ну и зачем тебе понадобился папа Акулыч?

– При Нике… ты понял, о ком речь?.. не обнаружили мобильника. То ли убийца стибрил, то ли случайный прохожий. Мне бы знать, какие гаврики ей в последнее время звонили, ну и, само собой, кому звонила она.

– Куда ты лезешь, охламон, – бурчит Акулыч. – Дело закрыто и зарыто. Мир его праху. Так нет, находится чудак по прозвищу Королек, который… – Он пыхтит, должно быть, подыскивая цензурные слова. Не находит и мрачно вздыхает: – Ладно, попробуем…

Ощущение такое, словно внезапно попал в прошлое, и сейчас хозяева с упоением станут рассказывать, как отстояли длиннющую очередь за чешской стенкой и дали на лапу грузчику. А вон ту прелестную тумбочку вымолили у счастливчика, отхватившего гэдээровский гарнитур.

Когда Никины предки были в гостях у меня, я, признаться, не очень-то к ним приглядывался. В тот вечер они были растерянны, взвинчены, выбиты из колеи: чужая обстановка, прихрамывающий мужик со странным прозвищем Королек. Сегодня, под защитой родных стен, оклеенных бежевыми обоями с красными розочками и зелеными листиками, они безмятежнее, увереннее. И я с интересом их рассматриваю.

Папаша ростика ниже среднего, щуплый, физиономия постная, с глубоко врезавшимися морщинами. Волосы редкие, седые, почти белые. Лысина (что удивительно) отсутствует. Ночью на опустевшей улице к таким человечкам нетрезвые подростки обращаются без церемоний: «Мужик, нет закурить?» А потом либо метелят, либо нет, это уже зависит от обстоятельств. Он молчун или стеснительный, или то и другое вместе. Во всяком случае, предоставляет говорить супруге.

А уж она-то не молчит, маленькая, но крайне напористая. Муженек у нее явно под каблучком.

Внешне она, пожалуй, сошла бы за его сестру. Такое же узковатое лицо, сухой рот, и глаза схожего цвета – голубовато-серые (только у него глазенки мелкие, невыразительные, а у нее круглые и глубоко посаженные). Короткие волосы выкрашены в каштановый цвет. Похоже, после смерти дочери она не слишком следит за собой: в прическе полно седины, особенно на висках. Нос приличных размеров – такой обычно именуют орлиным.

В комнате нас как будто не трое, а четверо: Ника – иногда задумчивая, серьезная, иногда вяловато усмехающаяся – смотрит с фотографий на стенах, словно прислушивается к нашему разговорцу.

Худущая, а щечки пухлые, детские. Глаза круглые и блестящие. Носина материнский, крупный, с горбинкой. Лобик высокий, как у интеллектуалов, но, пожалуй, узковатый. Губки не папины и не мамины – нежные, пухлявые. Симпатичная девочка. И даже, если бы речь шла не о покойнице, я бы сказал – соблазнительная.

– Вы в курсе, – спрашиваю, – что ваша дочь употребляла наркотики?

– Вранье! – вскипает Никина мать. – Нике подбросили… этот… как там его называют?..

– Героин, – подсказываю я.