Так вот…

К двенадцати часам начала собираться элита. Наверху в концертном зале веселье идет вовсю. Хозяева жизни Новый год встречают. А эти пришли строгие, озабоченные, как на отчетно-выборное партийное собрание пришли. Их немного. Человек двенадцать. Одеты все, правда, необычно. Дамы в длинных платьях, в шляпах со страусовыми перьями, мужчины во фраках. По моде шестнадцатого года все одеты. Расселись они за столиками перед камином, лицом к экрану. Как раз в центре всего сборища оказался стол с восковыми персонажами. А они как живые, Слава. Полумрак, от камина красные отсветы по стенам, тени шевелятся, кажется, что восковые куклы о чем-то шепчутся… Все собрание притихло… Страшновато…

За своим столиком встает Дмитрий Миронович. Рядом с ним та «незнакомка» сидит. Дмитрий Миронович говорит собравшимся: «Господа, разрешите предоставить слово нашему Мастеру. Многие сегодня увидят его впервые. Предупреждаю, что лицо его вы обязаны забыть навсегда. Его лицо, но не его слова».

Все как мертвые сидят, неотличимые от восковых персон, честное слово. Музей какой-то восковых фигур мадам Тюссо… Неприятно как-то стало… В камине полено треснуло — все вздрогнули…

Откинулись бархатные занавески, и из соседней комнаты вошел человек… Но тут к нам вдруг наш метрдотель подскакивает. Ну, этот самый Черепан. Он за руки оттащил нас с техником от буфета и за дверь, за дверь. «Вас позовут! — шепчет. — Вам нельзя!» Я только мельком их Мастера видел. Крупный такой мужчина, суровый, с бледным лицом… В черном фраке… Мрачная фигура, Слава… Как такую забудешь навсегда? Нет. Я-то, конечно, его не запомнил. И узнать его я бы не смог. Я же всего секунду какую-то его видел… Я о тех говорю, кто в зале сидел… Они-то точно забыть его не могли… Что он им такое говорил — не знаю. Мы на лестнице курили. То есть мой техник курил, а я не курю, Слава. У меня язва… Кажется, техник три сигареты успел выкурить, когда нас Черепан обратно к буфету привел. В комнате еще неприятней стало. Дрожь какая-то в зале чувствуется… Вибрация внутренняя. Дмитрий Миронович из-за занавески вышел. Он Мастера этого, наверное, ходил провожать… Вышел он из-за занавески и в ладоши хлопнул… Официанты засуетились. Пробки захлопали. Как они пили, Слава! Молча пили. Дмитрий Миронович граммофон завел. Старинный такой граммофон с широкой гофрированной трубой. Музейная вешь…

Тут я должен сказать, Слава, что «изделие» нужно настраивать по звуковым и световым волнам искомого времени…

Как это для чего? Что такое, по-вашему, человек? В конечном счете — всего лишь световые и звуковые волны. Однажды возникнув, они не угасают, навсегда сохраняются в энергоинформационном поле… Это же элементарно, Слава… Так вот… Фотографии всех персонажей они мне, конечно, предоставили. Прекрасные фотографии… И Распутина, и князя Юсупова, и Пуришкевича, и великого князя… А звуковую волну я сам нашел. Прочитал где-то, что Распутин очень Шаляпина любил. Особенно ему нравилась «Жили двенадцать разбойников». Помните?

Поставил на граммофон именно эту пластинку Дмитрий Миронович, как мы и договаривались. Понял я, что настал наш черед, и включил лазер. Все мы, конечно, давно проверили. В «изделии» своем я был уверен. Но тут ведь впервые на публике. Премьера, так сказать. Презентация… Волновался я страшно…

На экране перед камином какие-то цветные тени бегают. Никто еще ничего толком не понимает…

И вдруг, когда Шаляпин в граммофоне застонал, как раненый:

На экране вдруг лицо Распутина… Во весь экран бородатое лицо с близко, к носу, посаженными глазами. Как живой! По комнате тихий ропот прошел… Я же говорил, что «изделие» не телевизор… Тут эффект присутствия полный, Слава… Живой человек перед тобой… А взгляд его близко посаженных серых глаз такой, что мурашки по коже.