Но в данном случае речь, если бы она действительно шла, касалась не друзей, а того человека, с которым у Орлова всего-то и была одна встреча, во время которой они, как ни странно, не сумели найти общего языка. Видимо, в душе Алексея Александровича превалировала в тот момент эйфория от выигранных губернаторских гонок, а писатель-фронтовик, к которому приехал в гости генерал, не испытывал ничего даже отдаленно напоминавшего это его внутреннее возбуждение. И у него были на то веские причины. Но понял это генерал по прошествии времени, и только после того, как общественность края похоронила того писателя. Петрович, так он разрешил по-домашнему, по-дружески называть себя Алексею Александровичу, несмотря на то что их разделяли более двух десятков лет, мучился всю свою достаточно долгую жизнь теми же заботами, что не давали покоя и генералу. Совесть, будь она неладна! И в этом было их общее, а все остальное — разъединяло. Чего теперь вспоминать? Один — генерал, другой — всю дорогу рядовой, окопник… Полярно противоположные взгляды на вещи. Взаимоисключающие оценки событий, явлений, людей. Генерал — до мозга костей человек военный и оставивший армию сугубо вынужденно, а писатель — потомственный крестьянин, из детей раскулаченных мужиков, принимающий войну как отвратительную необходимость. Где ж им было найти общие точки соприкосновения?

Впрочем, оба они в свое время побывали у вершины власти. Писатель входил в Совет при президенте страны, но скоро покинул его безо всякого сожаления, не видя в своем пребывании там ни реальной пользы людям, ни чести для себя. А генерал спас того же президента, обеспечив ему голоса своих избирателей и возможность переизбрания на второй срок. Но мирный договор с Чечней поставил его на позицию того самого мавра, который, сделав свое дело, просто обязан был удалиться. Даже без намека на благодарность за все добрые дела. Но и об этом тоже теперь незачем вспоминать, ибо понятие «благодарность», во-первых, не имеет никакого отношения ко всему, что связано с политикой, а во-вторых, те, с кем приходилось общаться генералу, занимавшему в ту пору высокий государственный пост, в принципе не имели к людям порядочным и, соответственно, способным на благодарность ни малейшего отношения. Возможно, схожесть взглядов хотя бы в этом направлении и могла бы тогда протянуть между писателем и генералом ниточку доверия — для начала. Но, видно, не судьба… не судьба…

Орлов вспомнил, что Катя, его боевая помощница, накануне вылета что-то говорила ему по поводу дома того писателя, в котором никак не получается открыть народный музей. Ну да, к ней приезжала молоденькая женщина — директор, бьющаяся в своем усердии, будто рыба об лед, выпрашивая крохи для ремонта приходящей в негодность без хозяина, построенной еще в позапрошлом веке крестьянской избы. А ведь вся общественность края, включая и его, губернатора, приносили у гроба писателя искренние обещания никогда не забывать, вечно-помнить, чтобы дать возможность потомкам… Какая, к дьяволу, возможность, если сельская учительница из своей грошовой зарплаты, которую и без того получает нерегулярно, за электрический свет в том зарянском «музее» платит?! Это чтоб его вообще не отключили. А зимой из собственного дома дрова приносит, чтоб хоть чуточку отогреть помещение, если вдруг придут заезжие, нечаянные туристы, прослышавшие, что в этих краях родился и помер великий русский писатель, книги, которого их дети и внуки — те самые потомки — будут в школе на уроках литературы проходить! Господи, стыд-то какой!.