Сидя на парапете набережной, Конде, Тощий и Кролик опустошили свои запасы рома. После того как они расправились с цыплятами, тушенными с картофелем, с кастрюлей маланги, сбрызнутой соусом из горького апельсина, с блюдом риса и горой Хосефининых пирожков, политых сиропом, даже не задавшись вопросом, откуда все эти яства, давно ставшие деликатесами на Кубе, Конде настоял на том, чтобы непременно поехать в Кохимар, если его друзья хотят услышать историю смерти агента ФБР в усадьбе «Вихия» от начала и до конца, а потому Кролик должен одолжить у своего младшего брата «форд-фэйрленд» 1958 года, самый блестящий и навороченный автомобиль во всей стране. Чудо преображения этого раритета, возрожденного из груды металлолома и оценивавшегося теперь во многие тысячи долларов, произошло благодаря упорству Кролика-младшего, собравшего необходимую сумму, чтобы купить машину и сделать из нее конфетку за какие-то шесть месяцев, что он находился в должности администратора валютной булочной, оказавшейся настоящим золотым дном.

Конде и Кролик спустили Карлоса с его кресла на колесиках и, усадив на парапет набережной, осторожно поправили бесчувственные ноги своего товарища, чтобы они были повернуты к берегу. Тусклые огни поселка остались у них за спиной, в стороне от позеленевшего бронзового бюста Хемингуэя, и все трое ощутили, как приятно находиться здесь, у самого моря, рядом с испанской крепостной башней, наслаждаясь ночным бризом, слушая рассказ Конде и попивая ром прямо из горлышка.

— Ну, и что теперь будет? — спросил Кролик, обладатель неумолимой логики, неизменно требовавший столь же логичных ответов на свои вопросы.

— Думаю, что ничего, — сказал Конде, воззвав к последним остаткам своего разума, уже изрядно затуманенного алкоголем.

— И это самое хорошее во всей истории, — заявил Тощий Карлос, проглотив последние капли из второй бутылки. — Это все равно как если бы ничего не произошло. Не было ни убитого, ни убийцы, ничего. Это мне нравится…

— Зато теперь я воспринимаю Хемингуэя немного по-другому… Как бы это объяснить? В общем, по-другому…

— Вот и хорошо, что по-другому, — успокоил его Тощий. — В конце концов, Хемингуэй был писателем, и это главное для тебя, ибо ты тоже писатель, а не полицейский, не сыщик и тем более не коммерсант. Ты писатель, верно?

— Нет, я в этом не уверен. Не забывай, что писатели бывают разные. — И он начал загибать пальцы на руке, стараясь ни одного не пропустить: — Хорошие и плохие писатели; писатели, обладающие достоинством и не имеющие его; писатели, которые пишут и которые говорят, что пишут; писатели — сукины дети и порядочные люди…

— А к какому типу ты относишь Хемингуэя? — спросил Тощий.

Конде откупорил третью бутылку и чуть-чуть отхлебнул из нее.

— Я думаю, в нем было всего понемногу.

— Больше всего меня возмущает, что он видел только то, что его интересовало. Именно так, — сказал Кролик и обернулся к поселку. — Он называл это рыбацкой деревушкой. Твою мать! Никто на Кубе не называет это деревушкой, ни рыбацкой, ни какой-либо еще, и поэтому Сантьяго у него — это кто угодно, но только не рыбак из Кохимара.

— Это тоже правда, — изрек Карлос. — Он ни хрена не понимал. Или не старался понять, не знаю. Скажи, Конде, он когда-нибудь влюблялся в кубинку?

— Чего не знаю, того не знаю.

— И еще пытался писать о Кубе? — Кролик не на шутку возбудился. — Старый ханжа!

— Литература — это большая ложь, — заключил Конде.

— Этого уже понесло! — заметил Карлос и положил руку на плечо своему другу.