– Адась, – умоляюще сказал я, – послушай... они ж тут все сметут... никто не уцелеет. И мы в том числе. Может, с нами так оно и надо, но остальные-то при чем?

– Остальные не лучше, – холодно сказал Шевчук.

Я провел рукой по лицу – все болело, все избитое тело, пошевелиться было больно... до сих пор я этого как-то не замечал.

– Адась, послушай... Как ты думаешь, почему свернули акцию? Это все он, Себастиан... Он ради нас на такое пошел... Не заслужил он смерти, да еще такой смерти. Ну чего ты хочешь? Центр? Забирай! Любой пост, любую должность? Все!

– А кто мне ее даст, эту должность? – полюбопытствовал Шевчук. – Ты? Да кто ты такой – Петр-реформатор? Да я от тебя и гроша ломаного не возьму...

Он помолчал.

– Акция... Да плевал я на эту акцию. Они уже, когда эту акцию разворачивали, обречены были. Еще пару дней – и все... Торопился я здорово, это правда, все на карту бросил... еле успел...

– Еле успел?

– А ты думал? Двадцать лет голубей разводил...

– Адась...

– Ну что – Адась? Что ты на меня уставился? Нет на эту штуку управы... И не было никогда...

– Сыворотка...

– Да какая сыворотка? Они за сутки сгорают, какая тут сыворотка? Нет, все чисто будет, Лесь. Аккуратно будет. Почти стопроцентная смертность... Никакой тебе Пугачевщины, ничего...

– Ах, ты...

Я совсем забыл про Себастиана – и вздрогнул, когда он вновь пошевелился на своей койке. Подошел к нему.

– Ну что ты?

– Мне холодно, – пожаловался Себастиан.

Я накрыл его одеялом.

– Потерпи парень. Потерпи.

Мажор поднял на меня свои глаза – их уже начала затягивать мутная пленка.

– Я умираю, да?

Я промолчал.

– Мы – все умираем? Все?

– Мне очень жаль, Себастиан, – с трудом выговорил я, – очень жаль!

– Вот она, свобода, – проговорил за моей спиной Шевчук, – ты это понимаешь, Лесь!

Я от плеча размахнулся и ударил его по скуле. Он замычал и бессмысленно вытаращился на меня. Тогда я ударил еще раз – в кадык и почувствовал, как что-то хрустнуло под моими пальцами. Шевчук сполз по стене и закрыл глаза

– Лесь... – едва слышно сказал Себастиан, – не надо.

Похоже, я сломал ему гортанный хрящ, Шевчуку. Значит, он тоже умрет, подумал я. Почему-то меня это не обеспокоило. Значит, так и надо. Мы все разделим их участь...

– Свобода или смерть, да? – пробормотал я. – Не бывает свободы, Себастиан, не бывает. Только смерть.

Нужно отозвать оцепление – пусть их... хватит... смертей.

Телефонная трубка все еще болталась на шнуре, медленно поворачиваясь вокруг своей оси. Я подошел, положил ее на рычаг, и телефон тут же зазвонил – пронзительно, настойчиво.

Я вновь поднял трубку.

– Да.

– Что происходит, Лесь? – спросил Ким. – Они падают на улицах... Я едва пробрался сквозь оцепление – там черт знает, что творится... В Нижнем стрельба... А по телику говорят – эпидемия...

– Это не эпидемия, – сказал я, – это пандемия. Нет больше грандов. Нет и никогда не будет. Мы остаемся одни, Ким. Совсем одни. Как в твоей программе. Нашей с тобой программе. Одна большая похоронная команда.

– Паршиво, – равнодушно сказал Ким. – Кстати, насчет программы...

– Да?

– У нас уже есть космические корабли, знаешь?

Я сказал:

– Ни фига себе... А докуда ты дошел?

– До второй половины двадцатого. Но, Лесь, это какой-то кошмар.