Нет, решил я, ведя автомобиль, Шэрон — вот место для него. В Шэроне он вырос, в Шэроне, по его собственному признанию, был счастлив между пятью и семью годами. Несмотря на его утонченность, несмотря на космополитилизм, в душе папа оставался вечным мальчишкой. Однажды подросток-поклонник написал ему, спрашивая, в чем секрет счастья. И папа ответил: «Не вырастай». Наверное, это гнало его через океаны или в самолет без мысли о том, на какие кнопки нажимать в случае чего. Да, Шэрон. Это будет правильно. И его нет рядом, чтобы отменить мое решение.

— Но, Кристофер, я хочу быть в кресте. Мы обсуждали это.

— Извини, старик, я отвезу тебя домой, в Шэрон. И крест тоже.

В последний раз я был с ним в октябре. Собирали деньги для местной библиотеки под девизом «Фонд Бакли». Библиотека стояла на месте, где когда-то был дом дедушки и бабушки. Папа, дядя Джимми, тетя Питтс, тетя Кэрол и я участвовали в чтениях. Мы — пишущий народ: я насчитал девяносто книг, написанных нами, — и конечно же львиная доля принадлежит папе.

Местная газета прорекламировала событие, и на одной строчке в заметке остановился мой взгляд. Она привела меня в изумление: «Бакли — известная американская семья. Из них самый известный, что еще требуется доказать, Уильям Ф. Бакли-младший». Я вырезал заметку и, ничего не говоря, положил ее так, чтобы он обязательно ее увидел, в ожидании реакции, которой не могло не быть. Он поднял голову с величественно-ироничным выражением на лице — я бы сказал, несколько изумленным — и произнес: «До-ка-зать?» Тогда бы все дружно посмеялись. Последнее воспоминание о папе в его родных местах относится к бабьему лету. Дело было днем, но солнце уже стояло низко над зеленым газоном, и толпа людей тихо стояла под тентом, когда папа читал о своем взрослении:

Снаружи было очень, очень тихо, и из нашей спальни мы слышали сверчков и видели светлячков. Я сказал моей сестре Триш, которой было двенадцать лет, что стоит затихнуть ветру, и светлячки обретут голос, после чего они пропищат о своей радости во славу видимого и невидимого ночного сообщества.

Я повернул на Уоллакс-Пойнт, и тотчас под колесами заскрипел гравий. Фраг был приспущен, Джулиан и Дэнни позаботились об этом. Я медленно проехал мимо гаража, над которым был папин кабинет, ставший последним его пристанищем. Его синяя шляпа яхтсмена висела на багре вместе с тростью и свитером. Мне припомнился телефонный звонок из прошлого апреля от Тины Браун — после смерти мамы. Она говорила, когда умерла ее собственная мать, она искала очки. «Это правда. Я в самом деле их потеряла» И я подумал: «Ну да, похоже, впереди много потерь».

Когда уходят и мама, и папа, родительский дом вдруг превращается в музей. Видишь оставшиеся следы, заглядываешь в экран, ища поминальную доску или титры. Этой красной ручкой пользовался Уильям Ф. Бакли-младший. Эти солнцезащитные очки принадлежали Уильяму Ф. Бакли-младшему. Дэнни положил отцовский бумажник и отцовские часы на стол в моей комнате. Бумажник был у Уильяма Ф. Бакли-младшего в день его смерти. Часы, одни из десяти, были куплены им для друзей, с которыми он отправился в плавание от Гавайев до Новой Гвинеи в 1985 году. Я взял в руки бумажник и вспомнил, как он доставал его из заднего кармана штанов. Папа очень любил расплачиваться в ресторанах. В этом смысле он всегда был на редкость щедрым человеком.

В тот вечер, выглянув в окно, я вдруг подумал: Папа, неужели это правда? Неужели есть рай? И ты в нем? Несмотря на все свои сомнения, я бы хотел, чтобы он был в раю.