Одновременно она начала говорить толстой женщине:

— Мне очень жаль… («милая улыбка» — вспомнила она). — И она улыбнулась как можно любезнее.

— Что вы тут дурака валяете? И что вы улыбаетесь, как ненормальная? Идите проветривайте там и вымойте плиту. Почему другие должны готовить в такой грязи!

— Но я, правда, не заметила…

— Так купите себе другие очки!

Она хлопнула дверью и исчезла.

Малгожата машинально сняла очки и вытерла стекла полой халата. «Изысканные выражения и милая улыбка всегда откроют вам людские сердца». Она подняла книжку, бросила ее на кровать и направилась к двери, молодая, но сгорбленная, безвольная и немного грустная, смирившаяся с судьбой.

Если бы она знала, что принесет ей этот день, который начался так похоже на все предыдущие, то, быть может, отшатнулась бы в испуге. Но если бы ей было дано знать, как будут развиваться события дальше, то, наверное, она смогла бы побороть этот испуг и пошла бы навстречу тому, что должно было встретить ее в ближайшие часы, без страха, без колебаний, с радостно бьющимся сердцем.

Потому что, как показали последующие события, как тело, так и душа панны Малгожаты Маковской, скрывали в себе больше неожиданностей, чем кто–либо мог предположить, и уж, конечно, гораздо больше, чем предполагала она сама.

Глава вторая

Часы на башне костела показывали уже без пяти минут восемь, когда Малгожата, одетая, запыхавшаяся, быстро идущая, вынырнула из–за поворота узкой улочки, на которой жила, и вышла на рыночную площадь городка. Площадь эта была вымощена булыжником, потому что городок лежал вдали от больших путей сообщения и промышленных районов. Однако невдалеке от нескольких крестьянских телег в эту минуту на ней стояли две машины такси, на которые Малгожата, проходя, с интересом взглянула, потому что они были новенькие, никто еще не успел к ним привыкнуть, воображение связывало их с далекой жизнью больших городов, женщинами в мехах и драгоценностях, мужчинами в белых бабочках и всем тем, что каждую пятницу, субботу и воскресенье жители городка могли наблюдать на небольшом белом экране кинотеатра им. 4‑го февраля.

Начал накрапывать дождь, и Малгожата ускорила шаги, пересекая наискосок площадь и направляясь в сторону небольшого каменного дома с зарешеченными окнами первого этажа и большими двойными дверьми, над которыми висела вывеска. С этого расстояния девушка не могла еще ее прочитать, но она знала эту вывеску наизусть:

«ПОЛЬСКИЙ НАРОДНЫЙ БАНК

Повятовый отдел в Камоцке».

— Привет, Малгося! — Инка вынырнула из двери продовольственного магазина и быстро подошла к ней, протягивая руку.

— Привет! — сказала Малгожата.

Они расцеловались мимоходом, как это обычно делают женщины, которые дружат между собой и часто встречаются, и направились в сторону банка.

Посмотрев на изящные туфельки Инки, ловко перепрыгивающей через лужи, Малгожата подумала вскользь, что Инка, хотя и на полгода старше ее, в каком–то смысле гораздо моложе. Ее более развитый, чем у других людей, критический ум, обычно сопутствующий одиноким людям, говорил ей это каждый день, когда они встречались утром, чтобы вместе просидеть до четырех часов за стеклянной, отделяющей их от клиентов стенкой банка. Может быть, это происходило потому, что все, что носила на себе Инка, было лучше сшито и гораздо больше шло ей, чем то, что носила Малгожата. В Инке было что–то вызывающее, хотя ни одежда ее, ни поведение таковыми не являлись. Но каждое движение, каждое слово ее было результатом постоянной заботы о том, чтобы быть замеченной мужчинами. И, идя рядом с ней под хмурым небом, под моросящим дождем, Малгожата почувствовала легкий укол не зависти, но сожаления.