Лицо было также известно мне по газетным фотографиям и паре передач теленовостей, но не так знакомо, как лицо Бруно, и если бы я не думал о Бруно, то не смог бы вспомнить, кто этот человек. Но поезд моих мыслей тронулся: Бруно… Лемминг… эровит… «Фармацевтическая компания Кэссиди и Куинса»…

Дейв Кэссиди! Я вспомнил, что Дру сказала: «Перед уходом папа пытался позвонить Дейву, но не смог с ним связаться». Может, все дело было в этом. Но твердо я знал две вещи: через эту щелку мне не удастся увидеть многое, и я должен проникнуть в комнату. Это был не самый веселый вывод, к какому я когда-либо приходил.

В полудюжине футов от другого окна, слева от меня, находилась дверь — она была закрыта, а осторожно повернув ручку, я убедился, что и заперта. Впрочем, выглядела она достаточно хлипкой, как и все задние двери. Я догадался, что за ней находится коридор, куда выходил из комнаты крепкий мужчина. Он вышел и вернулся очень быстро, захлопнув за собой дверь комнаты, которая почти наверняка была не заперта.

Пробраться в комнату беззвучно было невозможно, а так как и маленький шум мог испортить все дело, я решил устроить большой. Спрятав кольт в кобуру, я нагнулся, снял ботинки и выпрямился, держа их в руках. После этого я сделал пару глубоких вдохов, быстро шагнул вперед и толкнул дверь плечом.

К счастью, она и в самом деле была хлипкой. Дерево расщепилось, вырвав замок, и дверь распахнулась, ударившись о стену.

Я прыгнул назад во двор, взмахнул левой рукой и запустил ботинком в ближайшее окно. Ботинок с грохотом разбил стекло и влетел внутрь, но я не услышал звука падающих на пол осколков, либо потому, что его приглушила портьера, либо потому, что сам не останавливался ни на секунду. Увязая в грязи ногами в одних носках, я швырнул второй ботинок, который держал в правой руке, в окно, за которым сидел коренастый мужчина, — точнее, сидел раньше, так как я был готов держать пари, что его уже там не было.

Четырьмя длинными шагами я вернулся к сломанной двери и двумя короткими шагами вошел в коридор. В правой руке я держал кольт, а левую положил на ручку двери, за которой находился Кэссиди и по крайней мере еще один человек.

Не было времени размышлять, смотрит ли коренастый парень на одно из разбитых окон или на дверь в коридор, поэтому я повернул ручку, толкнул дверь и ворвался в комнату.

Мне удалось застать его врасплох: он смотрел не на меня, а, присев на корточки, уставился на один из моих больших ботинков, которые вызывали комментарии, даже находясь у меня на ногах. Тем не менее он успел выстрелить первым.

У меня не было никаких оправданий, кроме того, что я внезапно увидел больше крови, чем видел когда-либо в одном месте, хотя за свою жизнь я повидал крови более чем достаточно. Моя правая нога слегка поскользнулась, когда я пытался затормозить на бегу, поэтому я опоздал нажать на спуск своего кольта.

Слева от меня, рядом со стулом Кэссиди, стоял еще один стул. Привязанный к нему человек сидел спиной ко мне, но голова его была так запрокинута, что я мог видеть только три четверти его чеканного римского лица и губы, покрытые, как у Кэссиди, полоской пластыря. Это несомненно был Эммануэль Бруно. Но справа находились еще две фигуры — одна шевелящаяся, а другая неподвижная.

Шевелящаяся принадлежала плотному коренастому парню, который обернулся и направил на меня пистолет, а неподвижная — человеку, которого я раньше ни разу не видел. Он был привязан к стулу, как Бруно и Кэссиди, но его тело обмякло и удерживалось только веревками, лицо было совсем белым, голова безвольно поникла, а восковой подбородок почти касался груди.