Алексей Толстой. Простая душа
1 Катю, портниху, не знали? Очень хорошая была портниха и брала недорого. А уж наговорит, бывало, во время примерки, пока с булавками во рту ползает по полу,- прикладывает, одергивает,- узнаете все, что случилось захватывающего на Малой Молчановке. А если начнете бранить,- отчего обещала и не принесла платье,- заморгает глазами: - Верю, верю, мадам, вы совершенно вправе сердиться. Вывески у Кати не было, жила на Малой Молчановке, в низку, на углу, против Николы на Курьих Ножках, когда войдете в ворота,- направо ее дверь. Катя весь день сидела у окошка, откусывала нитки, встряхивала кудрями,- кудри свои, не подвитые. Помощница, веснушчатая девочка, наметывала платье на манекене. В комнате две клетки с птицами, картонки, свертки повсюду, перед зеркальцем бумажные розы н карточки на стене. Госпожа Бондарева, докторша, всегда - пойдет гулять - остановится у окошка, разговаривает: - Катя, опять вы меня обманули, не принесли платья. Вы, Катя, бессовестная. - Извиняюсь, мадам, здравствуйте. Я вас вполне понимаю, что-вы окончательно вправе сердиться. Катя небольшого роста, в шелковых чулках, в башмачках с большими бантами, в синей юбке, до того короткой и легкой, что - бежит по улице с картонками, все на нее косятся: премиленькая фигурка. И всегда, выходя со двора, накидывала синюю же душегрейку с мехом,- будь хоть июль месяц,пекло: мех Кате к глазам. А глаза очень были недурны: ясные, иногда чуть-чуть припухшие, не то от слез, не то от бессонной ночи. Но судить ее никто не смел. Катя была девушка холостая, одинокая, сама на себя работала, а если и влюблена была постоянно, в особенности по осени и в осенний сезон, то, может быть, и сама не рада была своему такому характеру и делала это совсем не для того, чтобы досаждать заказчицам. 2 Давно это было,- летом. Работала Катя домашней портнихой у докторши Бондаревой в Серебряном Бору, на даче "Ландыш". С утра вертит машинку, улыбается полотняным строчкам, пожимает плечиками, потом облокотится и глядит в окно. Ах! Воспоминания! За окном жара, стонут куры, скрипит гамак, маются между сосен барышни, сестры Бондаревы. За кустами, за забором - дзынь, дзынь - прошел кавалерист. Труба заиграла в Фанагорийском полку. Ах! Воспоминания! Быстро, быстро крутит Катя машинку. Зовут обедать. Она садится к столу аккуратно,- руки сложила, губы поджала,- все, как полагается девушке с самолюбием. Бондарев извиняется перед ней, что в подтяжках, пьет водку, отдуваясь, глядит в суп. Барышни томятся, не хотят кушать, мальчишки Бондаревы, недоступные никакому воспитанию, крошат хлеб, щиплются под столом, от докторши пахнет Валерьяном, одна Катя сидит в мечте. На вопрос: "Еще, Катя, супу?" - вздрагивает. - Мерси. Аппетиту нет. Какая там еда! В шесть часов Катя складывает шитье, отряхивает юбку от ниток и бежит на террасу, зовет Капитолину, горничную,- она в полном подчинении у Кати и тоже в мечте. - Капитолина, идите брать урок танцев. Капитолина появляется из-за погребицы, на ходу вытирает руки, бросает фартук в акацию. Катя говорит: - Станьте в позицию. Па-де-катр. Слушайте музыку: "Мамаша, купите мне пушку, я буду стрелять" (так подпевали юнкера на балах). Легче, легче, Капитолина. Воздушней. Не так, не так. Боже мой! Отстраняет Капитолину и, подобрав юбку, летает по балкону. - И-ах! И-ах! И-ах! А вечером, не загаснет еще заря, не высыпят еще звезды над высокими соснами, над Ходынским полем,- уж несутся издалека звуки вальса. Ту... ту... ту...- трубят фанагорийцы в медные трубы на берегу Москвы-реки, на кругу, за лесом. Катя в газовом шарфе, а с ней Капитолина - бегут на круг,- по дороге появляется из темноты высокий юнкер, расставляет ноги, подхватывает под руку бегущую девушку. - Прошу на вальс. |
