– Хорошая новость, – не дав мне вставить слово, сообщил Стивен. – Важные парни хотят встретиться с тобой сегодня в шесть часов.

В тот самый момент я поняла, что уеду.

Стивен помог погрузить мои вещи в багажник машины.

– Я вполне понимаю… – начал он, хотя ничего не понимал. – Тебе надо сделать передышку, перед тем как приняться за следующее большое дело.

Я хотела сделать передышку, перед тем как решить, захочу ли когда нибудь взяться за другое дело, но это было выше понимания Стивена. Не для того посещаешь юридический колледж, составляешь обзоры по законодательству и работаешь не покладая рук, добиваясь судебного процесса всей жизни, чтобы подвергнуть сомнению выбор карьеры. Но, с другой стороны, Стивен не мог смириться с тем, что я ухожу навсегда. Я знала это, потому что сама чувствовала то же самое. За восемь наших совместных лет мы не поженились, но и не расстались.

– Позвонишь, когда доберешься туда? – спросил Стивен и, не дав мне ответить, поцеловал меня.

Мы резко оторвались друг от друга, я села в машину и уехала.

Полагаю, другие женщины в моей ситуации – я имею в виду разбитое сердце, сумбур в голове и недавно полученную значительную сумму денег – могли выбрать иное место. Большой Кайман, Париж, даже медитативный поход по Скалистым горам. Для меня представлялось несомненным, что, пожелай я заняться зализыванием своих ран, то оказалась бы в Парадайсе, Пенсильвания, где у моего двоюродного деда была ферма. В детстве я каждое лето проводила там неделю. Дед до самой своей смерти постепенно продавал участки и клочки земли, после чего в усадебный дом переехал его сын Фрэнк, посадил газонную траву на месте кукурузного поля и открыл деревообрабатывающую мастерскую. Фрэнк был ровесником моего отца и женился на Леде задолго до моего рождения.

Не могу рассказать вам, чем я занималась в эти летние каникулы в Парадайсе, но на все последующие годы со мной остался покой, наполнявший их дом, и неторопливая деловитость, с какой там все происходило. Поначалу я думала – это оттого, что у Леды с Фрэнком не было детей. Позже я осознала, что дело в самой Леде, в том факте, что она выросла в общине амишей.

Невозможно было провести лето в Парадайсе и не встретить амишей староверов, неотъемлемую часть округа Ланкастер. «Простые люди», как они себя называли, разъезжали в своих багги в гуще автомобильного потока, облаченные в старомодную одежду, стояли в очереди в бакалейный магазин, застенчиво улыбались из за прилавков фермерских киосков, куда мы приходили покупать свежие овощи. Вот так я и узнала о прошлом Леды. Мы собирались купить охапку сладкой кукурузы, когда Леда завязала разговор – на пенсильвано немецком диалекте! – с женщиной продавщицей. Мне было одиннадцать, и, услышав, как Леда – такая же американка, как и я, – перешла вдруг на немецкий, я очень удивилась. Потом Леда вручила мне десятидолларовую купюру.

– Элли, отдай это даме, – сказала она, несмотря на то что стояла рядом и могла сделать это сама.

В машине по пути домой Леда объяснила мне, что была «простой», пока не вышла замуж за Фрэнка, который не принадлежал к «простым». По законам их религии на нее был наложен запрет, ограничивающий социальные контакты с амишами. Она могла разговаривать с амишскими друзьями и родными, но не могла есть с ними за одним столом. Она могла сидеть рядом с ними в автобусе, но не могла подвозить их на своей машине. Могла покупать у них, но нуждалась в третьей стороне – в данном случае во мне – для осуществления купли.

Ее родители, сестры и братья жили менее чем в десяти милях от нас.

– Тебе разрешают с ними видеться? – спрашивала я.

– Да, но это случается редко, – отвечала Леда. – Когда нибудь поймешь, Элли.