Разглядывая своего ликующего врага, мастер думал, что за годы, миновавшие после их встречи, господин Тадаки постарел. Жизнь, которую он ведет, подрывает здоровье и разрушает душу. А вот мартышка Хання, выглядывавшая из-за плеча акунина, нисколько не изменилась. Она была в алом наряде и почему-то в шапочке с рогами.

— Где «Золотой Коку»? — спросил Сарухэй, отсмеявшись.

Ответа он не дождался и велел остальным:

— Искать!

Во все стороны полетели миски и чашки, соломенные маты, ширмы. От грохота проснулся в углу младенец, недовольно заверещал.

О сыне Тацумаса сейчас старался не думать. Он пытался сочинить предсмертное стихотворение, а детский крик мешал сосредоточиться.

О-Судзу сомкнула веки, ее губы шевелились. Наверное, читала сутру.

— Нигде нет! — сообщили разбойники.

Тогда главарь сел перед мастером на корточки, схватил пятерней за косичку.

— Где мой «Золотой Коку»? Куда ты его спрятал? Зарыл тут где-нибудь?

— Вам наверняка рассказали, что всю поклажу я доставил сюда сам. Разве я поднял бы целый коку? — спокойно молвил Тацумаса.

— Так где же золото?

Можно было, конечно, сказать, что оно утоплено в заливе, но Сарухэй не поверил бы, да и не хотелось омрачать последние минуты ложью.

— Оно к вам не вернется. Шайке «Обезьянья рука» конец, — с тихой улыбкой сказал мастер.

Налитые кровью глаза Сарухэя сузились.

— Связать. Расшевелить угли, чтоб жарче горели, — отрывисто скомандовал атаман.

Мастеру скрутили руки за спиной, стянули веревкой щиколотки. Полупогасший очаг, перед которым он сидел, заалел, заплевался искрами.

— Думаешь, я буду жечь огнем тебя? — усмехнулся Сарухэй. — Нет. Я знаю, болью от тебя ничего не добьешься. Но говорят, ты очень любишь жену… Держите ее крепче!

Двое бандитов схватили О-Судзу, обнажили ее по пояс, содрав верхнее и нижнее кимоно. Тацумасу много лет не видел жену голой. Защемило сердце. Как пожухло ее тело! Но такою, с опустившейся грудью и морщинистым животом, он любил О-Судзу еще больше, чем прежде. За ее спиной розовел утренний туман.

— Скажи где золото, и я ее отпущу, — пообещал Сарухэй. — Тебя — нет, врать не стану. Но жену и сына пощажу. Слово Тадаки. И тебя убью достойно, ударом меча. Голову потом с почетом омою, оберну в шелковый платок. Ты достойный противник.

Моя голова ему нужна, чтобы потом всем показывать: я-де победил, а благородный вор проиграл, подумал Тацумаса, но ничего говорить не стал.

— Упрямишься? Сначала я буду жечь твою жену. Потом зажарю сына. А сам ты умрешь позорной и смешной смертью. Видишь, моя Хання в красном и с рогами? Она сегодня <style name="not_supported_in_fb2_underline">демон смерти Синигами</style>. Ты примешь смерть не от меня, а от обезьяньей лапки.

Сарухэй подтащил к себе мартышку, сунул ей свой кинжал.

— Покажи, как я тебя учил. Хання, бей!

Ощерив мелкие зубы, обезьянка испуганно замахала перед собой клинком.

— Быстро она тебя не убьет, но рано или поздно докромсает. И ты войдешь в историю под прозвищем «Убитый макакой Тацумаса». — Рот злодея кривился в ухмылке, но глаза смотрели тревожно. Голос чуть дрогнул. — Послушай, твоя жизнь кончена. Какая тебе разница, достанется мне «Золотой Коку» или нет?

— Какая мне разница, под каким прозвищем я войду в историю? — тем же тоном ответил мастер.

Он думал: не в том дело, как тебя запомнят. Главное, как ты уходишь — победителем или побежденным. Побежденный — тот, кто сдался.