Но как бы ни был Эндрю привязан к тому, что его сестры называли «делом всей жизни», в этом доме теперь поселилась гулкая пустота. В нем почти не было мебели, за исключением кабинета и спальни. Не было ставшего уже привычным беспорядка. Не звучал детский плач. Это были просто пустые, в разной степени отреставрированные комнаты.

Понимая, что эти мысли непродуктивны, Эндрю решил заняться делом на свежем воздухе. Судя по состоянию сада, бабуля добралась и сюда, попытавшись привести в порядок заросшие клумбы. Она любила копаться в земле, а ее собственный маленький дворик не давал размахнуться.

Однако дело, которое придумал для себя Эндрю, не имело отношения к сельскохозяйственным работам. Он хотел починить решетку, по которой вилась жимолость, и расшатанную калитку, ведущую на задний двор, — просто удивительно, что она не свалилась давным-давно.

Когда зазвонил телефон, который Эндрю поставил у открытого кухонного окна, его сердце упало, а затем пустилось в галоп. Эндрю тихо выругался. Если так реагировать на каждый звонок, то в ближайшие два дня ему предстоят тяжкие испытания. Постаравшись взять себя в руки, он направился в кухню. Зная, как неповоротлива бюрократическая машина, Эндрю говорил себе, что должен быть счастлив, если получит известия от Рут хотя бы на следующей неделе.

Он взял трубку, ожидая услышать голос Витторио, но это оказалась действительно Рут. И Эндрю бросило сначала в жар, а потом в холод.

— Ну, приятель, ты обратился по адресу.

Бешено бьющееся сердце, казалось, подступило к самому горлу.

— И что же тебе удалось выяснить?

— Немало. Ее бросили в двухмесячном возрасте на железнодорожном вокзале в Хелене. Помимо пеленок и одеяльца при ней нашли лишь клочок бумаги с какими-то цифрами — очевидно, датой рождения. Думаю, ее дело до сих пор не сдано в архив, потому что к нему прилагается обширная история болезни.

Ощутив внезапную дурноту, Эндрю поставил локти на подоконник и потер глаза.

— Что там?

— У нее был врожденный дефект стопы. Но, судя по записям, существовали и другие проблемы: ее клали в больницу и выписывали из нее, по меньшей мере, раз десять, не считая операции на ноге. Этим, очевидно, объясняется то, что она сменила несколько семей. Похоже, имя ей дала первая приемная мать, девичья фамилия которой Поллард.

Эндрю лицом почти касался подоконника, рука до боли вцепилась в телефонную трубку. С силой прижав пальцы к закрытым векам, он заставил себя заговорить.

— А пытался кто-нибудь разыскать ее родную мать?

— Да. Но расследование сразу зашло в тупик. Когда ребенка бросают на вокзале, девяносто девять шансов из ста, что мать просто проезжала мимо. — Последовала продолжительная пауза, затем Рут снова заговорила, на этот раз в ее голосе звучала тревога: — Ты в порядке, Энди?

Он открыл глаза и резко выпрямился.

— Да.

— Хочешь еще что-нибудь узнать?

— Нет.

— Ладно, тогда вопрос закрыт, и я никогда больше не заговорю об этом.

Эндрю проглотил застрявший в горле ком величиной с бейсбольный мяч.

— Спасибо, Рут.

— Всегда к твоим услугам, Энди. — В ее голосе звучало искреннее сочувствие.

Что ж, теперь он знает. Вопрос только в том, что с этим делать. Попрощавшись с Рут, Эндрю долго сидел, наблюдая за причудливой игрой света и тени под высокими деревьями, ветки которых раскачивал ветерок. Он прекрасно обустраивает дома. Интересно, преуспеет ли он в наведении мостов?

Видимо, пришло время выяснить это. Если он отложит разговор с Мей хотя бы на час, то потом вряд ли соберется с духом начать его.

Когда Эндрю подъехал к дому Мей, его волосы еще не просохли после душа, а на душе кошки скребли.